— А-а-а, — лицо Арбуза посветлело. — Знаю. А где у тебя флаг? — спросил он пришельца.
— Зачем флаг?
— Депутат должен быть с флагом или со знаменем, — сказал Дювалье. — Иначе не определить, кто ты такой. Флаг твоего штата, чей ты депутат.
— Депутат районного совета, — повторил пришелец неуверенно.
— Ну да, это мы слышали, — сказал Дювалье. — А что дальше?
— Я член комиссии по генеральному переустройству района до трехтысячного года. Я также член комиссии по обеспечению всех людей талоном на отдельную квартиру до двухтысячного года.
— Слышал? — Дювалье подмигнул Винту. — Ты генерально переустроишься к трехтысячному году. Живи не хочу.
— До того времени я откинусь, — мрачно сказал Винт.
— Тогда талон на Южное кладбище, — продолжал Дювалье. — Ты, член, можешь застолбить ему малогабаритку на Южном кладбище? — спросил Дювалье депутата.
— Товарищи, вы не поняли. У меня другие функции, — объяснил депутат. — Я лично должен встречаться с народом. Это веяние нынешних перемен в мире и вселенной. Чтобы узнать нужды народа, его чаяния и надежды. А также претензии и жалобы.
— Ну-у, — протянул Дювалье, — со своими малыми и большими нуждами мы справляемся. Туалет работает исправно.
— Нет, чтобы прояснить самому себе и затем доложить на сессии совета депутатов о состоянии дел.
— Состояние хреновое, так и доложи, — сказал Дювалье. — Страна сидит в дерьме и пахнет на всю вселенную. Район — тоже в дерьме. Так и доложи.
— Ну, — улыбнулся депутат демократической улыбкой, — ваше мнение чрезвычайно интересно, оно, так сказать, отражает объективную общественную активность низов по отношению к верхам.
— Да, — подтвердил Дювалье, — но гадят-то сверху вниз, а не наоборот.
— Нельзя же не видеть и перемен к лучшему, — не отступал депутат. — Последние данные статистики...
— И статистика твоя дерьмовая, — сказал Дювалье, — так и доложи на сессии.
Депутат отступил к двери.
— Ваш дом давно списан с баланса исполкома...
— Ну? — удивился Дювалье. — А мы вас всех давно списали с парохода жизни.
— Дом расселен, — продолжал депутат, — и вы, по-видимому, проживаете здесь самоуправно и незаконно. Вы подлежите выселению без предоставления другой площади...
Винт обошел депутата и заслонил дверь.
— Товарищи, — депутат оглянулся на Винта, — давайте по-хорошему. Представьтесь, пожалуйста.
— Это великий будда, — указал Арбуз на Гаутаму. — Последний будда всех времен и народов.
Гаутама улыбнулся виноватой, застенчивой улыбкой.
— Это Дювалье — выдающийся график наших и ваших дней. Это Винт — бывший уголовник, алкоголик и тунеядец, а теперь исправившийся и законопослушный попрошайка. Я — Арбуз, — Арбуз выпятил большой живот, — я — наблюдатель жизни.
— Очень приятно, — депутат тревожно оглядел компанию. — И кто же из вас, так сказать, старший или бригадир или мастер, — депутат улыбнулся как мог демократичнее.
— Бригадир, — задумчиво повторил Арбуз. — Бригадира нет. Есть принцесса. Сударыня! — позвал Арбуз.
Она вышла из своей комнаты в просторном желтом платье, живот торчал вперед, как протест.
— Это и есть главный конструктор нашей жизни, — сказал Арбуз.
— Здравствуйте, — депутат галантно склонил голову, показав розовую полуплешь.
Сударыня посмотрела на него и промолчала.
— Я депутат, — сказал он, — и пользуюсь презумпцией неприкосновенности личности.
— А мы твою презумпцию не тронем, — сказал Винт, прислонясь к двери. — Пару раз по морде врежем, и пойдешь на сессию.
— Товарищи, — попросил депутат, — так нельзя разговаривать. Это неконструктивно. Приходите в исполком в дни приема по личным вопросам. У меня есть часы приема...
— У нас часы не совпадают, — Дювалье начинал заводиться, лоб покрылся испариной, глаза белели, — и личных вопросов у нас нет, все наши вопросы государственные, мировые, вселенские уехали в...
— Отпустите его, — сказала Сударыня, — пусть уходит.
Депутат облегченно вздохнул. Винт отошел от двери.
— Ладно, — сказал Арбуз, — вали отсюда, самозванец.
Депутат покраснел, покивал головой и ушел.
Она вернулась в комнату, где все еще жила музыка, села в кресло, взяла книгу. Она читала разные книги, в них безмерная и бескрайняя жизнь представала по кусочкам, обрывкам, клочьям, и это было смешно, никто не догадался изобразить жизнь целиком, как она есть.
Она читала большую книгу в сафьяновом переплете, — парижское издание на русском языке писем А. И. Герцена самому себе в разные годы. Это было нисходящее откровение демократа, усомнившегося в собственном демократизме. Это было интересное чтение. Год за годом письма А. И. Герцена самому себе становились все мрачнее.
Читать дальше