Игорь Адамацкий - Созерцатель

Сначала они посматривали на меня как-то необычно, не сбоку или внезапно, когда собираются испугать, а потом добродушно рассмеяться, но странно, будто все они заболели, и знают, и боятся, что я догадаюсь. Но я делал вид, что ничего не произошло, не случилось ничего пресловутого и больше никогда не стрясется. Это хлопотно — иметь такую кучу родственников, если смотрят с хитрецой, прикидывающей отнять у тебя день рождения. А фиг им под нос, в ближайшие два года у меня дня рождения не предвидится, я продал свой талон знакомому хмырю, у которого не хватало.

И все-таки они меня подловили. Окружили на кухне, когда я не вовремя и торопливо доедал похлебку первородства, и начали гипнотически взирать.

— Что зырите, ханурики? — спросил я как мог беззаботнее. Я не собирался доказывать, что с ними не все в порядке, но из жалости уступил им последний шанс — смех.

— Тебе надо показаться аналитику, — заявили они в один голос, дождавшись, когда я отсмеюсь до икоты, и стало ясно, что на этот раз они не отступят, и мне придется облекать принуждение в форму добровольности. В последнее столетие все они безоглядно помешались на психоанализе и даже новорожденных носили к аналитикам. Нет, я не против, но полагаю, что мне это не грозит и ни к чему, — я был частицей мира сего и представлял собою некую целостность, а если мир разваливается, потому что дурно устроен, то это не имело ко мне отношения. Пока часы тикают, нечего ковыряться в механизме.

— Пусть так, — продолжали они, — но у всех есть справка от аналитика, а у тебя нет. Непорядок. Все вещи должны находиться на своих местах.

Я еще раз икнул, хлебнул воды из-под крана, грязно выругался и пошел.

У аналитика была перекошенная улыбка, и мне захотелось тут же ее поправить, но я догадался, что виной не душевное состояние или неприязнь, а профессиональное неблагополучие, нервная работа на благо гармонизации личности. Мы узнали друг друга: когда-то учились в одной гимназии, но я никак не мог вспомнить его имени, пока он сам не назвался.

— И давно ты этим кормишься? — небрежно спросил я, садясь перед его столом и забрасывая ногу на ногу. Он заметил, как я усаживаюсь, обратил внимание на мои руки, и я понял, что с ним нужно держать ухо востро: любое мое движение или слово он мог истолковать не в мою пользу.

— Сразу после окончания университета, — произнес он со своей хронической улыбкой, — и собираюсь заниматься этим до самой смерти.

— Ты надеешься умереть от работы, но при этом смерть может не наступить... на твою славу.

— Не льсти, дружочек, — отозвался он, — тебе это не к лицу. Я знаю о тебе. Ты сочиняешь и пишешь всякие рассказы, но меня смущает способ публикации.

— Его диктуют законы жанра, — парировал я. — Во-первых, я не хочу растворяться в официальной литературной сволочи. Во-вторых, моим текстам необходим обонятельный фон.

— Но ты мог бы декламировать свои тексты в супершопе или на вокзале, а не в общественном туалете.

— Разница в запахах, — отмахнулся я. — Работаю на контрасте. Мои романтические, возвышенные, наполненные сердечной теплотой и верой в нового человека тексты звучат потрясающе именно в атмосфере дерьма.

— А тебе не случалось увидеть во сне цифру «5» или «2»? — спросил он будто из-за угла.

— Оставь свои гимназические фокусы, — сказал я. — Я сроду не видал во сне ни цифры «5», ни цифры «2», не знаю, как они выглядят, на что похожи, и потому ночью не мочусь под себя и не сублимирую в гадкие мечты. А что до твоего психоанализа, то я могу тебе дать вперед сто очков.

— Сто очков много, — вздохнул он, — а вот тридцать три, пожалуй, возьму... Твои родители, кажется, не были алкоголики?

— Ни алкоголиками, ни сексуальными извращенцами, ни политическими фанатиками. Это были вполне нормальные, уравновешенные люди. Белое они считали белым, а черное — черным, как это было принято в их времена. И никаких таких влечений к родителям я не испытывал, кроме сыновней почтительности.

— Странно, — сказал он. — Норма настораживает... А ты никогда не испытывал неодолимого желания совершить что-нибудь ужасное? Скажем, прыгнуть с крыши, обстрелять автобус с детьми, взорвать правительство? Жаль... Мы могли бы с тобой обсудить эту тему и скооперироваться...

Я искренне рассмеялся, и аналитик, вздохнув, принялся выписывать мне справку. При этом он хмурился, потирал лоб, дергал себя за ухо, изображая напряженность мысли. Наконец, он завершил оформление справки и протянул мне бланк с двадцатью семью пунктами.