Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Здравствуйте, милейший Борис Борисович!

Пономарев стоял у выхода из парка и, опершись на какую-то нелепую резную трость с черным набалдашником, улыбался из-под шляпы непомерной ширины, поднятый воротник пальто придавал ему вид провинциального шулера.

— Как пробежали? Небось, замолаживает? — произнес Пономарев с иронически-заискивающей улыбкой.

Борисов не обратил внимания на улыбку. За два года общения с клубом гениев он привык ко многому — к сумрачным нигилистам, для которых отрицание было органикой натуры, потребностью желудка; к странного свойства оптимистам, среди которых бывало больше поэтов, поскольку по необъясненному наукой закону поэты чаще, чем прозаики и драматурги, получали, как шутили, «бзичок-с», и, видимо, здесь играла роль ритмика; привык к застенчивым начинающим алкоголикам, утверждающим, что для писателя не пить все равно, что для реки не течь; привык к решительным реалистам, готовым за публикацию вылизать все места издателя; и к простым трезвым людям, у которых еще не выветрились в скоростях эпохи, внушенные с детства принципы нравственных отношений, — ко всему Борисов привык и поэтому бесхитростно протянул Пономареву крепкую широкую и липкую после бега ладонь. Пономарев с мужественной угодливостью мотнул головой и бережно пожал протянутую руку. Подумал: руки зеркало души, а руки у него потные.

— Извините, — произнес Борисов, твердо шагая по мостовой, ощущая собственную крепость, силу, уверенность. — Вы несколько странноваты. Это у вас в характере или от обстоятельств? — спросил он, не имея твердого представления ни о характере, ни об обстоятельствах: явные дефиниции не были его страстью.

— Разумеется от обстоятельств, — усмехнулся Пономарев. — Этнопатология привила мне прагматизм, и потому мне форма поведения как форма одежды — по погоде. Некоторая клоунада весьма полезна: она дает определенность, позволяет быть ироничным и не бросаться в глаза и не шокировать ироничностью, кроме того, отвлекает внимание людей, когда за ними наблюдаешь, да и вообще приятно: среди людей как в лесу.

Борисов серьезно угукнул, но вида не подал, что мало что понял. Если кому удобно, так пусть и развлекается как ему удобно.

— Да, клоунада как модуль поведения, — серьезно сказал Борисов, широко дыша крепкой грудью. — Это у вас личные обстоятельства и привычки, а какое это имеет отношение к клубу?

— Самое прямое, Борис Борисович, самое непосредственное, — сладким голосом произнес Пономарев и даже сбоку заглянул в лицо Борисова, насколько убедителен принятый тон. — Само возникновение клуба из литераторов-неудачников, в социальном, иными словами, в общественном смысле, само его возникновение есть, простите, патология. А как вы знаете, ничто так не оттеняет законы процесса, как патологическое его развертывание. Литераторы же, так сказать, благополучные, в социальном, конечно, смысле, мало меня интересуют, поскольку они выражают не себя, а требования, какие к ним предъявляет общество. Я достаточно ясно высказываюсь?

— Более или менее, — уверенно признал Борисов. — Только вот с вашими оценками и оттенками я не соглашусь. Чувствую, в каких-то основополагающих принципах кроется у вас ошибка, и не одна.

— Хм, хм...

— Напрасно, — многозначительно заключил Борисов.

Пономарев подождал немного, идя рядом и помахивая витиеватой тростью, затем сдвинул шляпу на лоб, выпятил подбородок и краем глаза посмотрел на профиль Борисова; профиль не вызывал сомнений, но был несколько расплывчат, тестовиден, то есть, конечно, и щеки, и нос, и все остальное было на месте и в своем виде, но идея! идея! — она начисто отсутствовала на лице, и это огорчило Пономарева.

— Я не сомневаюсь, — заговорил он, — что вы, уважаемый Борис Борисович, так сказать, парите, как орел, надо всей современной советской словесностью, и над поэзией, и над прозой, и над всем остальным. И видите вы далеко-далеко...

— Хм, хмм...

— И не спорьте, Борис Борисович, и не возражайте! Ваш опыт, ваше знание эпохи, наконец, ваше чутье культуры — напрасно вы так иронически улыбаетесь — все ваше внутреннее ощущение духовности, конечно, поднимают вас над будничностью. Да, все это так. Но тем не менее. Даже тем более вы, вероятно, затрудняетесь взглянуть если не в лицо правды, она от вас, возможно, отворачивается, извините, не потому, что она не хочет взглянуть в ваше лицо или стыдится показать свое лицо, — зарапортовался Пономарев и не смущаясь продолжал, — и не потому, что она видеть вас не может, нет, она просто боится вас. Вот! А вы затрудняетесь взглянуть в лица тех людей, о которых повествуют наши клубные неудачники... Не так, опять я вляпался. Надо так: взглянуть в лица тех неудачников, о которых повествует наш клуб. Иными словами, в социальном смысле... Нет, не возражайте, я не против реализма...