Игорь Адамацкий - Созерцатель

Герасим перестал следить за губами и теперь, ободряюще подмигнув Марии, пальцами показал, чтоб не принимала близко к сердцу. Поулыбался, глядя в окно и вышел.

— Ты, милая, не обижайся на старуху, — снова заговорила мать. — Мне тебя жалко. У Кирилла-те и раньше бабы бывали, да никак не уживались. Вот и ты, думаю, с глупа побежала.

— Вы уж простите, что я вот так, не спросясь, — Мария кротко рассмеялась, — только ведь мне одной знать, с глупа ли, с ума ли. И что я в нем нашла, тоже я одна знаю.

— Смелая ты, — старуха поджала губы и чаще замигала. — Отчаянная. Бог тебе судья... А только как-то не по-людски. Без свадьбы, без попа. А ты чего молчишь, Мефодич?

— А чо? — в тон ответил К. М. — Когда бабы обнюхиваются, это даже очень увлекательно. Интересно. Как в кино.

— Дурень ты, — вздохнула мать и перекрестилась. — Непутевый мужик. С твоим интересом в жизни ни одна баба возле тебя больше полгода не выстрадает.

— Ничего, мать, прорвемся. Углы гранатами будем взрывать. Ну-ка, Машенька, развязывай сидор, что там у нас?

— Ильинишна-а! — певуче послышалось за окном, скрипнули ступени и в комнату вплыла Катерина и зырк! зырк! по сторонам. — Ильинишна, не дашь пару лавровых листоков?

— Да ты прошлый четверг в магазине пять пачек брала? Неужли извела? — усмехнулась слепая.

— He-а, кудай-то запропастила. Так где лист-те, в серванте? — спросила Катерина и зырк! по сторонам, увидела, что Мария достает и разворачивает за концы шаль. — Ильинишна! Да никак оренбургский? Ох, матушки! — всплеснула руками соседка и поспешила к столу пощупать. — Право-те, оренбургский! Да такого и у самой председательши нету! Красота неописуемая! А это никак портсигар серебряный для Герасима? Красота неописуемая! А это что? Никак сережки сапфировые? Красота неописуемая!

К. М. вышел, сел на ступени крыльца, закурил. Из дома в открытую дверь слышались голоса. Подошла кошка, села рядом, стала умываться. Вдалеке тарахтел трактор. В соседнем дворе пищали цыплята. Было жарко и дремотно.

— Катерина! — позвал К. М. — Скажи своему, чтоб баню стопил!

— Он знает! — отозвалась соседка. — Он утром говорил, приедет Мефодич, захочет жену веником попотчевать. А это что? Никак натуральные?

— Мать! — позвал К. М. — А что поп наш? Жив?

— А чо ему сделается! — отозвалась Катерина. — Красота!

— Надо бы позвать его.

— Ай причащаться задумал? — ответила Катерина. — Позовем. И попа, и председателя, и механика. А это как носится? Да ну?

К. М. сидел, курил, щурился на солнце, представлял себе, как вечером вялым душным веником станет стегать тугое тело Марии и улыбался. Вот я и дома, блаженно думал он.

Гости расходились к полуночи, последним о. Пануфтий, суховатый, просветленный и на девятом десятке еще весьма крепкий, — за столом он был чинно-оживлен и несуетно-сдержан, однако пил вместе со всеми, поднимая рюмку и крестясь, и что-то шептал одному ему ведомое.

Прощаясь у дороги, где с повозкой, чтобы отвезти попа, ждал строгий от выпитого Герасим, в прозрачной теплой темноте о. Пануфтий говорил, странно белея лицом и бородой:

— От суетности, от пустомудрствования все твои беды. Не господствовать над людьми, но служить им духом своим благостным.

— Где ж его взять, этот благостный дух? — спрашивал К. М.

— Уверуй. Не по наущению, но сердцем чистым и бестрепетным. Дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную.

— Как же уверовать? Ум мой открыт, а сердце заперто. Заколочено. Ум лукав, а сердце спяще.

— Через радость духовную, сыне. Будь как тот купец, что искал и нашел одну драгоценную жемчужину — радость духовную.

— Поздно мне искать.

— Даже кто пришел в последний час да не смутится промедлением.

— Я постараюсь, батюшка.

Среди ночи Мария вдруг вздрогнула и прижалась к его плечу.

— Что с тобой? — обнял ее К. М.

— Страшно стало. Причудилось, будто все какое-то неживое окружает и окружает со всех сторон, и нам некуда отступать, только взлететь, и я взлетела, а тебе никак не оторваться, какие-то черные руки тебя держат. Их много, кривые торчат из земли.

К. М. молчал, глядя в оконный просвет меж раздвинутых занавесок. Среди облаков чистые звезды горели торжественно и блистательно.

— Ты не смотри на звезды, — шепотом уговаривала она, — не надо смотреть на звезды, они поселяют томление в сердце и тоску в душе. О чем ты думаешь?

— Думаю, как завтра начну крышу крыть. Надо начинать с воротника вокруг трубы.