Валерий Попов - Южнее, чем прежде [Повести, рассказы]

Потом нам внезапно выдали деньги, три рубля с чем-то. Я их помню, даже на вид. Был там такой рубль — новенький, остренький. Я еще порезался им, в кровь...

Вечером мы поехали в город. Пошли в ресторан. Не помню сейчас его названия. Когда мы вошли, было уже шумно, накурено, людно...

Мы сели. Скатерть была слегка посыпана перцем. Хлебные крошки.

— Принесите нам спички, — попросили мы для начала.

— Пожалуйста! Какие именно? Есть «Зарыбляйте водоемы», есть «Браконьер — враг природы», есть «Дятел большой пестрый».

— Пожалуй, принесите «Браконьера».

Еще мы взяли хлеба и три супа из рыбы. Хлеб был мягкий, свежий. В супе под словом «рыба» застенчиво скрывалась осетрина.

Стало еще шумнее, веселей, усталые официанты в грязных белых куртках носили к столам дополнительные фанерные круги, которые здесь назывались девятым кругом ада.

Слава ушел танцевать. Один только раз я услышал в шуме его голос: «Да... Звоните прямо в институт... Владимир восемь шесть восемь сорок семь или Константин два тридцать два ноль шесть... Только Константин, такой голубой... Он у нас дурак, с ним лучше не связываться».

Очень вкусный был суп с осетриной и разваренной картошкой.

Уже поздно, когда гасили свет, официант с треском выдрал счет, положил.

— С вас девяносто восемь рублей.

— Ну! — закричали мы.

— Пардон! — выкрутился он, — девяносто восемь копеек.

За соседним столом парень с прозрачными красными ушами все не мог набрать по счету — шарил в кармане, вынимал мятые рубли. Мы высыпали ему наши оставшиеся деньги, сразу почувствовав себя легко...

Мы выскочили на улицу, бегали, свистели, все никак не могли успокоиться.

И в электричке тоже скакали из вагона в вагон, свисали в холодный темный ветер, кричали.

Сидел небритый замызганный гражданин в маленьких пыльных ботиночках с крючками. Наверху, на никелированных прутьях, лежал тяжелый мешок, самой грубой мешковины, со щепками...

Глухая деревянная лестница громко скрипела. Тяжело опустили мешок. Комод. Никелированная кровать.

— Ох-хо, — бормотал хозяин, — семь часов на работе изволь... И после хлопот полон рот. Бьешься, как рыба об лед... Семь ртов, мал мала меньше. Пиджак вот девятый год таскаю. А придешь — за окнами темно. Ходики тик-так, тик-так. Вот, обстановка. Может, другие получше нажили. А я вот нет. Зато честный.

«Все неудачники, — подумал я, — много твердят о своей честности... Будто в ней и причина».

— Взять того же меня...

— А что, — спросил Слава, — жены нет?

— Нет, ну почему. Все законно. Другие не знаю что, а я так со своей Марьей Ивановной двадцать лет отбухал.

— Отбухал? — засмеялся Слава. — Как это — отбухал? По-моему, надо жить, а не отбухивать.

— А я вот отбухал. Двадцать лет. И горжусь.

— Но зачем? Если плохо было?

— Ну и что, если плохо? Зато двадцать лет.

— Ну и что — двадцать лет, если плохо?

— Не понимаю, к чему это ты призываешь? Я, помню, тоже молодой был... Мечтал. Да вот жизнь пообломала, — сказал он даже с каким-то удовлетворением, — жизнь — она кого хочешь пообломает.

— А зачем ей это нужно — пообламывать?

— Не знаю. Не знаю. Вот ты говоришь — счастье. А я так не только счастье, давно уже даже удовольствие забыл.

Мы молчали, разглядывая его некрасиво постриженные волосы, вытертый пиджак, пыльные ботинки.

— С какого вуза-то? — неожиданно спросил он.

Слава ответил. Замызганный помолчал.

— Я тоже, между прочим, этот вуз окончил, — внезапно сказал он.

— Ну? — удивился Слава, с недоверием оглядывая его.

— Точно, — сказал замызганный, — не веришь? Могу диплом показать.

И вдруг он действительно полез в карман, вынул диплом и показал.

Мы были потрясены.

«Да-а, — подумал я, — видно, в самом деле никто ему не верит, раз он диплом с собой носит».

Хозяин стоял, наливаясь злостью.

— А ты что думал? — сказал он Славе. — И ты такой же будешь.

— Нет! — закричал Слава. — Ни за что!

И тут хозяин неожиданно, но сильно толкнул Славу маленьким потным кулачком в живот.

Слава испуганно смазал его по макушке...

Моментально набежали соседи, стали нас хватать, бить, валить.

Мы разозлились, но только старались отбиваться, и еще — чтобы нас не растащили.

Я помню, как сейчас: горит тусклая лампочка, тесный объем, и в нем полно людей, и все суют, лупят, сопят.

Наверно, эта маленькая комната наверху дома вздулась наружу пузырем. И вообще, могла улететь...

Потом мы сидели дома на кроватях.

— Ну что, Вячеслав Петрович? Получили в глаз?