Валерий Попов: Нас ждут

В углу этого зала был тёмный провал, я заглянул туда: тёмная винтовая лестница уходила вглубь. Лестница гулко гудела: кто-то шёл по ней снизу. Я посторонился — оттуда еле протиснулся человек в чёрном берете, в замасленной робе. Он удивлённо глянул на меня — и прошёл через зал. Я медленно начал спускаться по винтовой лестнице. Вот слева от неё оказалось прорезанное в толстом железе узкое окошечко — приблизительно, наверное, как в танке. Через это окошечко я вдруг увидел толстый, тускло блестевший масляной краской металлический цилиндр, толщиной с колонну. Я долго глядел на него и вдруг понял: это и есть, наверное, вал, тот самый вал, который будет крутиться от воды, когда её пустят, и передавать вращение на машину, вырабатывающую ток. Пока вал был неподвижен. Я стал спускаться дальше по лесенке. Потом я увидел на столбе, вокруг которого вилась лестница, написанную красной краской цифру «—20». Наверное, понял я, это означает, что сейчас на двадцать метров ниже уровня воды, причём воды, находящейся по эту сторону плотины, не говоря уже о том, насколько я сейчас ниже той воды, что громоздится за плотиной.

Никогда я ещё не заныривал так глубоко, да, наверное, никто из моих ровесников — тоже! Гордость распирала меня.

Лесенка кончилась в маленьком тёмном зальчике. Как холодно там было! Такого холода я ещё не чувствовал никогда! Помню, когда ещё в раннем детстве, тогда ещё вместе с родителями, я впервые летел с дядей Кадей на эту стройку, мороз был минус пятьдесят! Но было солнце, был снег, деревья, и настроение было великолепным. А здесь какой-то другой холод, ужасный, — холод, какой бывает, значит, только под землёй (или под водой), куда солнце никогда не проникает!

В тот раз, когда мы летели сюда, я был ещё маленький, ничего не помню. Помню только, что мы долго мёрзли в аэропорту, тёрли уши и нос. Оказывается, мы ждали багаж, а его не выдавали. Багажник, расположенный в брюхе нашего самолёта, замёрз на высоте (там, наверное, было градусов восемьдесят мороза!), и теперь его никак не могли открыть. Ждали, судя по разговорам, каких-то нагревательных машин, для того чтобы отогреть багажник и открыть, — но машины эти всё почему-то не прибывали. Тогда дядя Кадя вдруг сказал мне: «Стой здесь, никуда не уходи!» — и скрылся в колючей, щиплющей вьюге, которая долетела сюда с поля аэродрома.

Дядя Кадя ушёл. Все обсуждали его уход:

— Да чего он там сделает без нагревательной машины?

— Сделает что-нибудь! Изобретёт! Плохо ты нашего Михалыча знаешь! — говорил другой, моргая рыженькими ресничками.

Оказывается, моего дядю Кадю знали даже здесь, в аэропорту. Минут через двадцать в снежной пелене показалось какое-то странное сооружение. Приглядевшись, мы поняли, что это тележка с наваленным багажом! Наверху сидел дядя Кадя, хлопая рукавицами, пытаясь согреться! Он спрыгнул с тележки, коротко проговорил:

— Разгружай!

Тогда ещё я понял, что есть две породы людей: одни будут говорить, жаловаться, возмущаться, а другие пойдут вот так на снежное поле и сделают, что нужно сделать!

С тех пор я дядю Кадю полюбил и с нетерпением ждал его приезда. Приятно же быть родственником человека, который не только говорит, но и делает!

Подвал, в котором я оказался, уходил вдаль, поворачивался, разветвлялся. Одна его стена была круглой, — за ней, наверное, и скрывалось рабочее колесо, на которое скоро хлынут тонны ледяной воды с гребня плотины.

Много в детстве я лазал по разным подвалам и чердакам, но этот, на самом дне реки или даже за дном, был самым холодным, страшным и неуютным. Постояв минуты полторы, чтобы доказать себе, что я ничего не боюсь, я быстро загрохотал по винтовой лестнице вверх — туда, где был свет, люди и тепло!

Почему-то я попал в другой зал, — видно, угодил на другую винтовуху, совсем не на ту, по которой спускался вниз!

Зал этот был огромный и, как говорят, двухсветный, — люди ходили здесь на двух уровнях: но полу и на высоких галерейках под потолком.

Посредине этого зала была словно цирковая арена — круглый участок, ограждённый красным бархатным шнуром, подвешенным на стойках.

Посередине этой арены поднималась кругленькая башенка. Из башенки торчала яркая, раскрашенная в чёрно-красные полосы труба. К башенке были привинчены две таблички:

На бархатном шнуре висела табличка: «За ограждение не заходить!».