Следующее воспоминание на эту тему: пребывание в Москве, уже взрослое, не принимающее и теперешних сантиментов, не то что прошедших.
К себе домой — я у него остановился — звонит с работы брат, тот самый блистательный Игорек... хотя в работе его, в которую он нынче впряжен... мало блеску... но не об этом речь!
— Я тут... сейчас срываюсь, — приглушенно-таинственно говорит он. — Давай встретимся у головы (краткое название одного памятника)... еще заеду в одну контору — и все! Свобода!
Но до конторы оказывается ехать через всю Москву... не так уж она близка, оказывается, эта свобода!
У какого-то типично-стеклянного НИИ он покидает меня... Дальше идет какая-то старая архитектура, зубчато-кирпичная стена...
— Это что... какой-нибудь монастырь бывший? — зная о последней его страсти — истории Москвы — спрашиваю я его...
— Да-да... посмотри! — торопливо кивает он мне, и скрывается в стеклянной коробке, к истории Москвы, а тем более, к ее архитектуре, не имеющей ни малейшего отношения.
Я иду вдоль старинной стены... жадно вдыхая старые запахи... что же, интересно, за этой стеной... что-то старинное...
Так я дохожу до угла — стена сворачивает, снова безмолвно уходит. В отдалении я вижу ободранную вывеску: «Ваганьковский колхозный рынок». Чем-то это слово — ваганьковский, меня тревожит. С нарастающим ужасом я иду дальше, расталкиваю какую-то толпу, огибаю автомобили — демонстрация, что ли... и ужас мой подтверждается: старые облупленные ворота, табличка «Ваганьковское кладбище». Тут лежит бабушка! И я не был тут никогда!
Так в Москве, у тети Люды, она и умерла — и я не приехал... впрочем — хотел бы я сам, чтобы кто-то приехал смотреть на меня? Собрав все мужество, я говорю: лучше не надо... постараюсь обойтись!
— Так... — я взволнованно бросаюсь к телефонной будке, набираю номер сестры, где сейчас живет мама.
— Валерий, это ты? Что ж ты не звонишь — я волнуюсь!
— Мама! — говорю я. — Ты знаешь, где я сейчас?.. На Ваганьковском кладбище!.. Игорек случайно привез — приехал в какое-то НИИ!.. стою у ворот...
— ...Так ты знаешь, где мама?
...Ну да — для нее же это мама...
— Да нет, не знаю, — кричу в трубку я. — Я же здесь не был никогда!
— Значит так... слушай меня внимательно... слушаешь меня? — как всегда в минуту волнения мама переходит на замедленную, подчеркнуто правильную речь, чтобы продемонстрировать, что она абсолютно выдержанна и спокойна. — Пойдешь прямо, по центральной аллее... Потом увидишь указатель налево: «Аллея академиков»... И увидишь скоро памятник папы (ну да — академик ведь папа ее), а за ним — мама...
— Ладно... хорошо... потом тебе позвоню, что как! — я торопливо вешаю трубку...
Я иду по главной короткой «улице», по направлению к храму. Приходится проталкиваться в толпе, заступать на «газоны»... Слышу мельком — хоронят знаменитую фигуристку Пахомову... «Надо же, такая молодая, красивая, знаменитая — а умерла!» — идет в толпе скорбно-самодовольный говорок... Да, вот такая, а умерла, а мы — не такие, а слава богу, живы!
Появляется милиция с мегафонами, пытается выстроить толпу в ряды по краям аллеи.
— Мама — а скоро ее повезут? — нетерпеливо спрашивает мальчик.
— Скоро, скоро! — успокаивает мать.
Да, странное воспитание. Да и подобные пышные мероприятия, честно говоря, изумляют меня... Зачем? Это же все подыгрывает смерти, показывает ее могущество... это же демонстрация в ее честь, вроде демонстрации в честь Первого мая! Вряд ли меня ждут подобные похороны — но я бы и не хотел, яростно не хотел! Будь моя воля — я бы отменил похороны вообще — просто исчез человек, уехал, таинственным образом пропал! Пусть все так и мыслят об этом! Участия в ритуалах всегда бесили меня, а тут единственный ритуал, с которого ты не можешь даже сбежать, вот ты — лежишь, все разглядывают тебя и говорят, что хотят... невыносимо! А потом... лежи, и не двигайся на глубине!.. Уж лучше исчезнуть вообще, оставив в сознании любящих тебя спасительную лазейку: ...ведь мы же не видели, как его погребали... а вдруг?.. Пусть лучше так — чем торжественный и ужасный ритуал!.. Может — малодушные мысли?.. Ну, и пусть! Для такого дела, мне кажется, и горделивостью можно поступиться.
Только исчезнуть, сгореть! — вот мое завещание.
Протолкнувшись через оживленную толпу, я выбился наконец на поперечную, гораздо более тихую и солидную «Аллею академиков». Памятники тут большие, полированные, блестящие... портреты академиков, чаще всего — белые мраморные барельефы на темном мраморе, четкие, уверенные, холеные профили... аллея эта, по идее, должна демонстрировать, что у них и после смерти все так же отлично — четко, надежно, солидно... но так ли это? Всю эту роскошь возводили ведь уже не они... и не фальшива ли она? Человека нет — а вместо него говорят другие, как бы лучше его знающие, что бы он хотел... только так можно объяснить однообразную роскошь этих памятников. О, вот и дедушка... такой же уверенный барельеф. Что я знаю о тебе? Какие черты, какие жесты твои гуляют во мне? Наверняка что-нибудь есть! Но что?
Читать дальше