Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

И вот мы, два утомленно-пресыщенных, промотавшихся франта (истративших выделенные нам родителями восемь рублей) шли по Москве. Игорек снисходительно-высокомерно признался, что самый элегантный, по его понятиям, жест — это когда тросточкой цилиндр сдвигается на затылок... у нас не было ни тросточек, ни цилиндров, но мысленно мы проделывали этот жест буквально через каждые пять шагов. Высокомерно-насмешливый цинизм, отсутствие каких-либо моральных запретов, держащих в узде стадо и абсолютно бессмысленных для людей великосветских — вот что было тогда нашим девизом. В данную минуту наш цинизм выражался в нашем мерзком намерении — «почистить родственников». Поскольку денег у нас совершенно не было, а родители Игорька (особенно отец) отличались удивительной, ужасно странной для родителей светского льва прижимистостью — путь наш лежал к другой нашей московской родственнице — тете Люде на Каляевскую — там как раз гостила сейчас и бабушка. С цинизмом, неравномерно смешанным с любовью, я говорил Игорьку:

— Можешь быть спокоен — бабушка не подведет!

И вот бабушка — маленькая, сухонькая, в каком-то байковом халате, шутливо-ласково причитая, вышла навстречу нам!

Через полчаса мы ушли. Нам обоим было стыдно в глубине души краткости нашего визита — но гангстеры, которых мы усиленно изображали, никогда на какие-то там сантименты не тратят времени... Это немножечко смущало нас. Некоторое время мы шли молча. В смысле финансов все было о’кей, даже в большей степени, чем мы рассчитывали... и та радость и простодушие, с которой бабушка поверила в нашу изощренную ложь, также смущала нас.

Почему бабушки часто любят внуков сильнее, чем собственных детей, а те, в ответ — их сильнее, чем собственных родителей? Да потому что любовь родителей к детям не может быть свободной и безоглядной — надо, хочешь не хочешь, загонять детей в какую-то узду — те с ненавистью сопротивляются... и только у бабушек любовь свободная, безграничная!

Мы чувствовали, что могли бы вынести все — и бабушка радостно бы нам помогала... Приятно цинично перехитрить сильного врага... но когда тебя бесконечно любят и безгранично доверяют — совесть скребет!..

— Да-а... а я думал... у тебя бабушка другая! — смущенно кашлянув, проговорил Игорек.

Чтоб Игорек — и смущался... абсолютно невероятно... это бабушка его проняла!

— Да какая же другая! — поняв, что от цинизма можно немного передохнуть, радостно вскричал я. — Всегда такая была!

— А я думал... она завитая, с маникюром... сквозь зубы говорит! — задумчиво проговорил Игорек.

— Почему это? — простодушно изумился я.

— Ну как же... все-таки... жена академика... хоть и бывшая! — проговорил Игорек.

Тут я мгновенно и яростно смял этот разговор, вернувшись к спасительному цинизму... такого разговора я не выносил.

Академик... муж... а где он?

Единственный раз его — седого, величественного я видел, когда мы переезжали из Казани в Москву — посадил в «ЗИМ», отвез... куда — не помню! Есть чудесная, веселая — временами грустная бабушка — и все! И я ее люблю! А какой-то муж, который почему-то исчез... будь он хоть разакадемик... Не надо! Это стыдливое стремление ни о чем таком не говорить было принято в нашей семье, и объяснялось то ли очень высокой моралью, то ли нелюбовью к острым переживаниям... Например, только годам к тридцати я понял (не хотел раньше понимать!) — понял, и мучительно содрогнулся, узнав, что старшая сестра Эля от другого отца... Зачем это знать?

Так и с дедом. Потом я, конечно, корил себя, что не пытался больше увидеть его, понять... может, через него лучше узнал бы и себя... корил я себя — но как-то вяло... не хочется попадать в болезненное — честно говоря, и о себе не хочется узнавать всего .

Однажды шел разговор о чудесах, и бабушка рассказала:

— Было это как раз после нашей женитьбы с Василием Петровичем (как легко она это выговорила!)... Вышло, что одновременно ко мне посватались двое — Василий Петрович, обычный еще сельский агроном, и некий Орлов... Василию Петровичу я дала согласие, а Орлову отказала... И вот — в первую же нашу ночь мы лежим с Василием Петровичем на постели — и вдруг явственно слышим в соседней комнате босые шаги. И главное — не то чтобы мерещится, потому что явственно слышим оба — босые шаги. «Ты слышишь, Василий Петрович?» Молча кивает. Шаги абсолютно уверенные, в соседней комнате — хотя входная дверь заперта была, и не скрипела... «Сходи, — говорю, — Вася, посмотри!» «Ты знаешь, — шепчет, — я боюсь». Потом все-таки решительно встал — характер у него был вспыльчивый, тяжелый — пошел... Запор проверил форточку... все закрыто. Вернулся, лег... через некоторое время снова явственные босые шаги! Ну — тут уж мы оцепенели, не сдвинуться!.. И главное — оба поняли, хотя вслух не сказали друг другу, что это шаги Орлова, по походке, что ли? — и по глазам Василия Петровича я поняла, что и он это понял... А что уж это было... — бабушка развела ладошками.