Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Какая-то странная смерть, непохожая на него! С его насмешливостью и ленью, какого черта ему могло понадобиться карабкаться на обледенелую насыпь, да еще с той стороны, где он не жил? Странно как-то это, непохоже на него. Правда, в молодости, подвыпив, мы часто горланили песню:

Но вряд ли про него это...

— Ты знаешь, — склонясь ко мне, прерывисто вздохнула Ленка — Мы с Саней в последнее время довольно часто в церковь ходили... уж на всякие праздники — это точно! — она вдруг улыбнулась.

— «Курица ты, курица! — подумал я. — Сидела в своей тухлой конторе и ничего, достойного Сани, так и не придумала! Это ж надо — такого человека, как Саня, довести до смиренного хождения в церковь!»

— Ты знаешь, чего я боюсь? — вздохнула Лена. — Что сейчас Павлов придет.

Вот это сюрприз! Уж кого бы я не хотел видеть в этот раз — так это его!

Когда мы закончили вуз, мы думали, что Павлов, истомленный умственными усилиями, поедет куда-нибудь отдохнуть, подлечиться по комсомольской линии. А его вдруг — после технического вуза! — назначали в управление всеми зрелищными предприятиями города! Года два звонил нам, снисходя: не хотим ли мы попасть туда-то и туда-то? Но тут, на взлете карьеры, произошла с ним маленькая неприятность. В яркое дневное время, абсолютно не таясь, он помочился на водосточную трубу Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина! Подобное неоднократно случалось с ним и раньше — но не на таком же посту! И его резко понизили — назначили замом директора нашего института! И началась наша нелегкая совместная деятельность. Короче — из-за него я и уехал.

...Что интересно — Павлов мечтал о партийной карьере страстно, но при этом не мог, или сознательно не хотел завязывать с пьянством. Две эти страсти то мирно сосуществовали, то вступали в конфликт. То есть наутро он должен был встречать иностранную делегацию, а к позднему вечеру накануне у кого-нибудь у нас в гостях он напивался до полного безобразия. И облик его к утру ну никак не мог соответствовать кондиции! Уж не знаю кто, вероятно, он сам, придумал способ спасения. Он был абсолютно убежден, что накануне можно нажраться как угодно, но если надеть на лицо холодную кастрюлю и спать в ней, то никакого опухания личности не произойдет, и даже напротив — она обретет строгие, классические черты! Помню, как однажды вечером перед встречей делегации, он нажрался у меня, после чего, твердо ступая, вышел на кухню, подобрал подходящую для своей хари кастрюлю, натянул ее, упал на диван, и через минуту послышался даже не храп, а реактивный вой с характерным металлическим дребезжаньем. А так как жил он целеустремленно и твердо, то спал в кастрюле практически каждую ночь. Представляю себе ощущения первой его жены, второй жены, а так же всех многочисленных его наложниц: он мог изменить женщине, но кастрюле не изменял никогда!

С тем самым дребезжаньем зазвонил телефон! Лена взяла трубку, и грустно мне кивнула: Он!

— Я пойду погуляю...

Я вышел. Улица Высоковольтная! На такой и жить-то страшно! Половина десятого — а никого уже нет. И вдруг я похолодел. Медленно, как я шел, за мной ехала машина. Так. Уже заботятся? И что?

Машина подъехала совсем близко. Скосив, как заяц, глаза, я увидел, что в машине сидит женщина в белой куртке. Вспыхнула зажигалка, осветив молодое красивое лицо. Женщину прислали? Это гуманно! Прогрессивные веяния — правильно пишут за рубежом!

Она ехала рядом. Нет, тут что-то другое... Не понял, что ли?

Она оттолкнула дверцу:

— Садись!

Мы ехали вдоль насыпи, проехали под ней, катили в обратную сторону. Остановились.

В квартире, не включая света, она зажгла свечи — и выплыл санин портрет! Я смотрел, ничего не понимая, потом повернулся к ней.

— А.

— Б.

— Так вот, эта насыпь! — я глянул в окно.

— Ну и что? — она нагло мотнула грудью. — Он же не ко мне шел, а от меня! Уже там мыслями был!

— А что? Был... в какой-то прострации?

Она долго смотрела на меня.

— Ты ж его друг! Он так тебя любил!

— И я его любил.

— Так что ты — не знаешь? Какая прострация? — вдруг радостно проговорила она.

— Это точно! — обрадовался и я.

Действительно — она его знает! Даже снял плащ.

— Уныние ненавидел! — она вдруг всхлипнула. — Основным признаком слабоумия считал. «Почему это плохо все? — говорил. — Что за чушь? Почему же мы тогда живем?» Он здорово меня воспитал... он — и больше никто! Хотя разные были — и богатые, и вроде имеющие все, — но такой любви к жизни, такого оптимизма ни у кого не видела, ни у каких миллиардеров!