Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Я бросил трубку.

— С экскурсиями езжу, — смутилась она. — Много идиотов встречается... Ох, завтра надо фару чинить! — переключилась она.

— Наверное, подмигивала всем этой фарой, она и перегорела! — сказал я.

— Точно!.. — улыбнулась она. — Подмигивала, очевидно. Главное, чему меня Саня научил, — это не говорить слово «умничка» и никогда не раскаиваться, всегда уверенной быть, что поступила гениально. Помню, однажды добрался он ко мне абсолютно уже на бровях, никогда в жизни его таким не видела — лежал, умирал, горько стонал: «Ну почему, почему я так напился? И сколько денег, главное, ухнул!» (надо признать для объективности, что был он немножко хитроват и скуповат, и вдруг — такое!). Между стенаниями успел объяснить, что пришел на банкет по случаю чьей-то защиты, но в зал почему-то не зашел, а свернул в бар, и там — отнюдь не с горя, это он точно помнил, а скорее с радости зверски напился. Но почему он свернул в бар, что за нелепость в его рассчитанной жизни? Так и заснули — и вдруг ночью просыпаюсь от вопля: «Вспомнил, вспомнил почему! Все правильно! Отлично!» — «Ну и что ж ты такого вспомнил, что отличного-то?» — со сна ворчу. «Вспомнил, почему в зал не пошел, — я же Сомлееву там увидел, засосала бы меня с потрохами! Нельзя было в зал идти — только в бар. Все отлично, правильно сделал!» — заснул сном праведника... Я сидела, смотрела на него, потом, когда он проснулся, говорю: «А знаешь, все же ты, несмотря ни на что, огромное счастье мне подарил!» — «Когда это?» — стал как бы мысленно по карманам себя охлопывать. — «Какое?» — «А сидела я ночью, смотрела на тебя и думала: какое счастье, что у нас с этим типом никогда ничего серьезного не будет!» — «А, это да», — уже вполне успокоено сказал...

— Но при всей его абсолютной расчетливости, — сказал я, — барахлом не интересовался, макулатуру не копил...

— Это уж точно! — воскликнула она. — Рассказываешь ему, иногда даже с упреком: этот то-то купил, тот обменял «жигули-семерочку» на «девяточку»... А Саня глаза так прикроет, словно спит, а потом говорит, с каким-то даже упоением: «А у меня нич-чего нет!»

— Ну ясно — и это «нич-чего» и позволяло ему свободным быть! Но при всей как бы безалаберности его ни на миллиметр нельзя было сдвинуть туда, куда он не хотел!

— Это да, — вздохнула она. — Где сядешь, там и слезешь!.. Помню — познакомились мы в автобусе, случайно: крепко прижали нас и, надо признать, довольно-таки приятно, — она усмехнулась. — Стоим, и почему-то не сдвигаемся, хоть сдвинуться, ну хотя бы вбок, вполне возможно... но зачем? — она дерзко глянула на меня. — Стоять так вроде больше невозможно, надо куда-то двигаться — туда или сюда. «Тесно...» — наконец-то он говорит. «А что — разве это плохо?» — вдруг брякнула я. «Ну почему же плохо?» — говорит. Вышли наконец из автобуса, пошли. У самого моего дома говорит: «Ну и что? Увидимся когда-нибудь, нет?» — «Это, — пококетничать решила, — от вас будет зависеть!» — «А-а! — сразу рукой махнул. — Если от меня — тогда-то безнадежно!» Но после, столковавшись все же, оказались в одном пансионате в Эстонии, я при своих экскурсантах, он — при мне. Но в разных, естественно, апартаментах. Сначала, когда я смотрела на него, думала: «На фиг он мне такой нужен? Без машины, не деловой». Но как раз тогда я пахала крепко, устала, хотелось отдохнуть. Ну и... Там отличная сауна была, на крыше. Вообще — мужская и женская отдельно, и бассейн темный, но там кнопочка возле ступенек, если хочешь — можешь все осветить.

— Ну и ты, конечно, понажимала от души, — глянув на ее замечательные стати, усмехнулся я.

— Донажималась! — улыбнулась она. — Тут же — с легким паром! — явился и вместе с креслом к себе уволок, на первый этаж. И потом, когда дело произошло, подпрыгнул вдруг, заорал, как сумасшедший... там внизу тоже бассейн маленький был — разбежался через библиотеку, зимний сад, склад и кухню и с полного хода в воду кинулся — брызги до потолка! Отлично было. — Она вдруг сглотнула слезу. — Ночью раз по пять ходили друг к другу, потом гуляли босиком, по холодному мрамору... Однажды — сидим в номере у меня, вдруг увидел он в окно: мужик косит на склоне. Заорал, бросился туда. Возвращается убитый: «Это финн или швед. Тут, оказывается, только за валюту дают косить!» И вроде забыл об этом совсем — но когда мы обратно ехали, поезд остановился на изгибе, и видим вдруг — машинист выскочил и косой замахал. Саня бросился туда, уговорил машиниста... — Она помолчала. — Утром просыпаюсь — мы в общем вагоне ехали, на купейный не разорился — гляжу: два узбека у моей полки стоят, мою ногу с педикюром, высунувшуюся из-под одеяла, держат, восхищенно цокают языками: «Красиво!.. Да ты спи, спи», — меня увидели. Тут является он, с полотенцем на плече, говорит: «Могу продать — но только вот эту часть!» — пальцем провел. Брыкнула ногой его в нос... Вот блин! — выругалась она, выскочила, принесла из кухни почти выкипевший чайник. — ...И когда мы после всего этого счастья выходим с вокзала — он вдруг прощается и бредет вбок, к троллейбусной остановке. «Ты куда это?» — ему говорю. «Как куда? — удивленно отвечает. — Домой. Все, не скрою от тебя, было отлично — но в душе я кабинетный ученый, аскет — и та оболочка, не скрою, мне гораздо важнее, чем эта!» — «Ну и катись в свою оболочку!» Разъехались...