Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Это уже счастье! Рассказы тута, машинка тута. Не пропадем!

Я стал перелистывать страницы и даже вздрогнул от громкого шороха. Из головы струйкой сыпался песок, образуя дорожку на перегибах страниц. Бульдозером работал я, что ли?

Я провел несколько раз расческой. Пустыня Сахара!

— Вши, браток? — снова свешиваясь в окошке, спросила голова.

Что-то здесь неясно. Откуда песок? Явно Леха все упрощает, чего-то недоговаривает!

— Керосином, браток! — посоветовала голова в окне.

Нет — с этим я не сосредоточусь! Лягу-ка я, пожалуй, спать. Этот по-своему едет, я — по-своему. Глубокий, освежающий сон! Думаю, он многое разъяснит. Холодновато, правда, — но, учитывая особенности соседа, окно не закрыть. Зато, раз он предпочитает на крыше, можно накрыться сразу двумя колючими одеялами. А учитывая, что купе вообще пустое, — даже четырьмя!

Я наконец пригрелся, стал уплывать в горячее блаженство. Жаркий шепот в моем ухе: «Сумасшедший» Кто — я? Более одобрительного слова из женских уст, да еще шепотом, не существует! Я плотнее сжал веки, выжимая сон до капли, до конца. Какие-то песчаные горы, тусклое светило за ними. Марс это, что ли? Подвал! Шеей вспомнил: подвал! На ходу приходилось пригибаться, потолок низкий! Неужто — с ней? Похоже на то: иначе кто же — «сумасшедший»? Подвал! Широкое пружинящее полотно дворницкой лопаты под нею — и падающий мне на темя песок! Потом мы, сдавленно хохоча, искали в дюнах клипсу — и нашли-таки. Ура!

Ну — Леха подлец! Все ему не нравится, а глянь, как хорошо!

Я хотел было даже бежать в тот конец вагона его целовать. Но скривится, наверное! Пусть! Полежу тут в горячем блаженстве, досмотрю сон. Даже если это сон, а не правда, тоже хорошо: никакой ответственности.

Потом — сон или правда? — мы стоим на морозном углу, подплывает заиндевелый троллейбус и, брякнув челюстями, проглатывает ее, как крокодил птичку.

Дальше явственно помню: мой трамвай ползет в белую снежную гору, на стеклах разлапистые пальмы наливаются алым — навстречу по горе поднимается солнце. «Что-то скучно у нас в трамвае, — мой голос, — может, споем?» — «Я тебе спою, паря, между глаз!» Во память!

Я снова было вскакиваю, чтобы бежать к Лехе, доказывать, что все складно, но ему не докажешь. Ему надо, чтобы все было плохо, тогда он — король.

Я окончательно засыпаю с мыслью: «Молодец! Выкрутился во сне!»

Проснулся я в царстве тишины — и холода. Поезд стоял. Я приподнялся. С этой стороны, как сгустки ночи, черные цистерны. Откинув одеяла, я выскочил в коридор. Ни света, ни людей. Полная безжизненность. И то же за окном. Ну Леха — затейник! Продолжает душить! Впрочем, он и не обещал довезти меня до дому, сказал просто: «Мне — в рейс!» — и я напросился. В тот момент мне казалось, что я, кроме него, никому не нужен. А как сейчас? Я дернул его дверь, и она отъехала. Никого! И никаких признаков жизни, даже подстаканников. Вьюга помыла окна. Огромная луна. Абсолютная безжизненность! Здорово меня Леха завез — показал полное свое превосходство. Я надел шапку, пальто, взял в руку машинку. Ну что? Отведаем жути?

Я спустился на рельсы. Мороз был такой, что ноздри изнутри слипались. За рельсами желтел какой-то огонек. Вокзал? Станция?

Я допрыгал туда. «Глазово». Это где?

То ли от тьмы, то ли от холода, то ли от их обоих вместе я чувствовал давно забытый восторг. Молодец, Леха! Правильно меня завез!

С пустой безжизненной платформы я разглядел другой огонек — уже ближе к жизни. Алтарь! В те суровые семидесятые годы много было по России таких алтарей: с идущим изнутри тусклым светом, с желтыми сталактитами от пива и теплого дыхания. Уже двое «молились»: тянули сквозь пену жидкость и, согреваясь, жаждали общения.

— У меня корочки по жидкому топливу, — поделился со мной горем небритый старик. — Но кто мне даст — работать по жидкому?!

Я страстно с ним согласился: никто не даст. Я понимал его, как самого себя: мне тоже никто ничего не даст!

Мной ревниво завладел его напарник, дернув за рукав.

— Ну? — проговорил он. — Ты видел вчера?

Вряд ли я что-то вразумительное мог видеть вчера, но тем не менее я сказал: «Ну, еще бы!» — не отвечать на такую страсть было бы преступно.

— Так ты понял теперь?! — Он впился в меня горящим взором.

Я полностью был с ним согласен.

— ...Что все игры до одной куплены! — воскликнул он.

Поразительно, что волнует его. И как характерно это для русского человека: стоять на морозе в тощем ватнике, в рваных опорках и переживать за миллионные сделки, проходящие где-то!