Валерий Попов - Избранные [Повести и рассказы]

Это точно. Я тонул в бездонных глазах. Думаю, если б явился Толстой — я бы тоже не дрогнул.

— Ну, а как закончилось? — пересохшими губами выговорил я. — Надеюсь, нормально? Спутница наша, надеюсь, довольна? Ты телефон ее не записал?

Лехина усмешка не предвещала ничего хорошего.

— Не думаю, что тебе следует ей звонить!

Ну хоть Лехе-то я доставил счастье: вон как сияет.

— Пач-чему? — мужественно выговорил я.

— Ну... хотя бы один эпизод, — сжалился Леха. — Весь ресторан с ужасом смотрит на нас...

— Так... — готовясь к худшему, я сглотнул слюну.

— А ты с криком: «Как же я вас люблю!» — держишь меня и Ксению за волосы и гулко колотишь лбами!

— Ну, это еще ничего!

— Ты так думаешь? — усмехнулся Леха. — В общем — в Дом литератора тебе запретили теперь ходить. И мне тоже.

Прощай, слава!

Тюк! Тюк!

— Как ты печатаешь на такой машинке? — брезгливо проговорил Леха, явно намереваясь меня добить. — Буква за букву цепляется. Дрянь!

Вот это он зря! Мою машинку оскорблять — это не выйдет!

Я гордо поднял голову — и тут же со стоном опустил ее на холодный пол.

Да, — нелегкими были те глухие семидесятые годы!

Ну что ж... будем постепенно! Сначала плавно подняться, потом — душ: горячий — холодный, горячий — холодный. Потом ненадолго повеситься — и все снимет как рукой!

Но и эти мои планы хозяин безжалостно развеял:

— Собирайся! Мне в рейс.

Я сунул дрожащую руку в карман за бумажником. Только песок!

Да — трудные были годы...

— Здесь дует... из туалета, — робко пролепетал я.

— Сиди и моли бога, чтобы я тебя не выкинул вообще! — рявкнул Леха. Он был уже во всей своей силе и красе, в черной форменной шинели и фуражке, с гербами и позументами. Хозяин! Проводник! Если бы не дикая головная боль, я, наверное, был бы ему страшно благодарен.

Вскоре Леха, упиваясь своей властью — и победою — до конца, посадил напротив меня пьяного десантника, в тельняшке под расстегнутым кителем, без шинели и фуражки. Может быть, такой приказ — ездить им без шинелей и фуражек?

Мое унаследованное с прошлого дня беспокойство усилилось. Тяжелый и одновременно слезливый взгляд соседа не отпускал меня. Что ему надо?

Пружины, растягиваясь, заскрипели. Первый раз подкинуло. Поплыл перрон.

— Петр! — Сосед протянул маленькую руку с якорьком, и, когда я доверчиво схватил ее, веря во все хорошее, он сжал ладонь мою мертвой хваткой и, не выпуская, разглядывал меня в упор своими безумными, блестящими глазами. Я пытался вырваться. Бесполезно!

— Троих таких я сделаю! — сообщил он. И честно добавил: — Четверых — нет!

Хорошо, что хоть честный! Но троих — тоже немало. Я вжался в угол. Тогда он пересел ко мне и снова приблизил свой слезящийся взор.

— Что можешь? — произнес он.

— В каком смысле? — пробормотал я, пытаясь вжаться в стенку еще плотней.

— В любом!

— Могу тебе будку начистить! — сказал я.

После потери Солженицына мне терять нечего!

Петр удовлетворенно кивнул, потом вдруг встал, повернулся к раме и, ухватившись за ручку, рывком опустил стекло вниз. Хорошо готовят наших десантников! В купе завьюжило, сразу несколько снежинок сверкнуло на его прилизанных волосах.

— Есть вопросы? — Он повернулся ко мне. Вопросов не было.

Видимо, будет сейчас выбрасывать меня в окно. Ну ясно — а куда ж ему еще девать мое тельце? Не в багаж же сдавать!

Что ж — достойное завершение поездки: быть выброшенным в окно. После моего бурного выступления в Доме литератора это покажется всем скорей закономерным, чем странным. Все, думаю, одобрят!

Я пригладил волосы, чтобы выглядеть получше.

Но у него оказались другие планы. Он вдруг вцепился в верхнюю раму и, энергично сложившись, вылетел ногами вперед, в пургу. Вот это да! Я зажмурился. Над головой моей послышался жестяной грохот. Слава богу — он сумел зашвырнуть себя на крышу. Я перевел дыхание. Да — хорошо готовят наших десантников, ничего не скажешь! Сердце прыгало. Хорошо едем!

Видимо, завидуя нам, вошел Леха — уже полностью отрешенно и официально:

— Хочешь в линейной милиции оказаться? Почему открыл окно?

— Есть вопросы?!

Даже я, уже слегка подготовленный, испуганно отшатнулся: голова свисала за окном абсолютно безжизненно, закатив зрачки, на фоне проплывающих, словно привидения, снежных крон.

Леха вышел, жахнув дверью на роликах, словно заклинивая ее навек. Видимо, и десантник был его моральным должником и досадил ему не меньше, чем я.

По крыше, куда-то удаляясь, загрохотали ботинки. Думаю, надо воспользоваться паузой, чтобы сосредоточиться. Машинка тут, под столиком... А рассказы? Помню, я сунул их под рубаху, освобождая для бутылок портфель. Рука испуганно шарила по голому телу... Тут!