Валерий Попов - Плясать до смерти [Роман, повесть]

— Отец! Ты даже к себе абсолютно холоден!

Посмотрел! Почувствовал, стало быть, тут что-то необъясненное... Объясненное — презирал! Взгляда бы не поднял! А тут глядел. Долго и насмешливо: мол, объясняй, как это — я холоден сам к себе?

— ...ты встаешь... и куда-то идешь... уже не стоя при этом на ногах! И не думаешь абсолютно о том, что каждое падение твое может смертельным оказаться.

— Как это? — спросил весело и задорно. Тема эта, видать, слегка его заинтересовала, по своей новизне. Хотя чего уж тут нового!

— Ты сам же мне рассказывал, что твой друг и коллега Наволоцкий так погиб.

— Наволоцкий? Да. Был такой замечательный «пшеничник». Но ничего такого, что ты рассказываешь, я не говорил.

— Говорил!

— Нет! — глаза его весельем зажглись, и наверняка бы сейчас он весело ногой топнул, как раньше в спорах, если бы мог!

— А откуда же я знаю это? На девяносто пятом году...

«Ровно как ты», — я чуть было не добавил.

— ...так же вот... побежал. И сломал ключицу! И — неподвижность. Пролежни. И — атрофия легких. Не смог уже дышать. Слыхал? Сам же мне рассказывал — в таком возрасте кости уже не срастаются. И — всё!

— Не помню, — холодно произнес.

— Что тут помнить-то? Медицинский факт!

— Факт — это еще не теория! — твердо сказал.

— А тебе этого факта мало? Тебе и тут теория нужна?

— Ка-ныш-на! — весело произнес. Помолодел. И тут я поверил даже — пока теорию свою не допишет, не... Ничего с ним не случится, короче.

— Кстати, — он вдруг проникновенно добавил, — в том, что ты говоришь про меня, есть доля истины. Так же я, кстати, думал одно время про своего отца. Увлекался он, всё время. То одним, то другим. Уезжал, не раздумывая. Нам вроде внимания мало уделял. Так думал я — пока однажды отец не поехал в Елань. Сапоги надел новые. А вернулся — босой!

— Как?!

— Да обыкновенно как: встретил там старшего сына своего, Николая — босого. Сапоги снял — и отдал ему. Вот так вот. Видал — миндал? — закончил он своей любимой бодрой присказкой, и стал уже свои листочки подтягивать, считая, видимо, наш спор законченным, а свою победу — бесспорной.

— Отец!.. Но ведь ты падаешь! — воскликнул я. — Будь ты благоразумен всё-таки!

— Мен пьян болады! — усмехаясь, произнес он. Что по-татарски означает: «Я пьян сегодня!». С Казани у него много татарских выражений. Есть, вообще, чем в споре придавить.

Воспоминание из дальнего детства: отец колол в сарае дрова, и колун соскочил с топорища в лоб. Помню, как входит, политый кровью, к лицу ладони прижав. Потом лежал с огромным опухшим носом, заплывшими глазками, обиженно сопел...

— Идити-и-и ужи-нать! — из комнаты Нонна закричала.

— Ну что... легкий ужин? — сказал я.

— Можно, — бодро ответил он. И даже сделал движение руками, как будто идет.

Но пошел-то на самом деле я! Легкий ужин не так-то легко нам дастся. Для начала — стол с улицы в избу внести, еще раз бороться со ступеньками не будем. Поставить перед столом стул покрепче — и притащить отца. Взяли, раз-два! Оба с тяжким стоном — и я, и он... В моем постпенсионном возрасте уже меня кто-то должен носить — но ношу пока я. Вынужденная бодрость. О-па! Приехали. Какой закат озарил наши скромные стены!

— Смотри! Тень отца! — воскликнула Нонна.

Гордый профиль. Одна из несправедливостей жизни — твой профиль могут все увидеть, кроме тебя!

— Тень отца Гамлета, — усмехнулся он.

— Смотри, лучше... олень! — на левый кулак я положил опрокинутую правую кисть с растопыренными пальцами. Тень: голова оленя и ветвистые рога! — Помнишь — ты меня научил?

Показывал он тени нам — в Казани, у печки. Еще до войны!

— А вот, помнишь, собака лает! — я поставил поперек лучей заката ладонь. Разводил-сводил пальцы — «собака лаяла». Отец тоже поднял руку, но опустил — пальцы не слушаются.

Потрясающая ладонь у него! В два раза больше моей, тоже немаленькой! Помню, как он мне на пальцах показывал — как расходятся судьбы. Было это тогда, когда я вниз как-то пошел.

— Вот гляди! — два растопыренных пальца протянул. — Вначале вы вместе с другом, а потом — всё больше расходитесь: он всё больше — вверх, а ты — вниз, — тронул нижний палец.

И я сразу понял всё, на пальцах, и помнил уже всегда! И сейчас — с улыбкой показал ему тень двух разведенных пальцев на стенке нашей. Помнишь, отец? Всё-таки всегда вверх мы шли!

— ...Где еда-то? — он весело произнес.

— Бяжу, бяжу! — крикнула с кухни Нонна.

Агрономы тогда требовались срочно и в большом количестве. И на последнем курсе меня вызвали к директору института и спросили — не могу ли я поехать работать уже сейчас? Диплом мне обещали прислать на место, если я хорошо проявлю себя. И я с радостью согласился, поскольку у меня было уже много идей, которые страстно хотелось воплотить на практике. И я даже не спросил, куда ехать, — земля есть везде, а другое меня не интересовало. Опять, как и в школе, я не доучился до конца. Но это постоянное «скорей» меня радовало, соответствовало моему темпераменту и нетерпению.