Валерий Попов - Плясать до смерти [Роман, повесть]

— Ну что? И отец уже не узнает? — произнесла с вызовом. Откуда это в ней? Чуть было не ушел, обиделся. Да-а... тут серьезней, чем кража дров... нарывается на большее.

— Что, знаете ее? — спросил дежурный.

Я открыл рот, чтобы сказать, что немножко знаю, но Кузя опередил меня:

— Хозяин дачи! — стукнул себя в грудь. — А эта — крестница моя!

Вот и окрестили.

— Можно сказать, член нашей семьи!

— Ну и что? Крестницам разрешается на дачи забираться?

Всё же в зимней спячке, в засыпанном снегом Елово, дежурный решил дело раздуть. Иначе — где же бдительность? Да, появление тут Тима было бы кстати. Но он, как говорится, блистал отсутствием, а Настя — делала всё, чтобы «загреметь»!.. и сразу прославиться.

— Так будете писать заявление... о проникновении в ваше жилище? — страж повернулся к Кузе.

— Я?! — произнес Кузя с изумлением. — Я не только не буду писать заявление о проникновении, я, — глянул на Настьку, — напишу сейчас... завещание ей на эту дачу! Нет — дарственную!

Во Настьке подвезло! Действительно: не погоришь — не засветишься!

Не зря Алла называла Кузю безумцем. И как раз за это я его и люблю! В том числе — и бескорыстно!

— Дайте лист! — требовательно произнес он и сел за стол.

Зимняя сказка! С елей за окном вдруг посыпались снежинки.

— Опомнись! — сказал ему я.

За секунду обездолит жену и пасынка!

— На половину дачи! — уточнил он. — Дарственную!

Начал писать.

— К сожалению, не могу заверить! — добродушно улыбнулся дежурный.

«Зимнее чудо» любо всем!

— Вот! — Кузя продемонстрировал бумагу и, за неимением тут нотариуса, сложил ее в карман.

И бумага та не пропала! И Алла не порвала. И Настька спаслась!

— Значит, можно считать, что она проникла на свою территорию? — глянув на Настю, пошутил мильтон.

— Спасибо тебе, Кузя, — сказал я.

— Хули на-ам, красивым па-арням? — произнес Кузя наш девиз.

Опьянев от собственного благородства, Кузя радушно пригласил весь милицейский состав на похороны матери, которые должны были произойти завтра именно здесь. Проводил ее, надо сказать, достойным поступком!

— Узнаете хоть, кто здесь жил! — со слезами в голосе произнес он.

Дежурный пообещал явку.

— Скажи дядям до свидания! — сказал Насте я. «Героизм» ее не будем поддерживать. Но «до свидания» не дождались от нее — лишь полосанула, уходя, взглядом.

Наше появление в Доме творчества прошло триумфально: чуть подвыпившие перед обедом родители детей зааплодировали; к ним присоединились и дети.

Тут стукнула дверь, и под аплодисменты явилась приехавшая Нонна, выспавшаяся, веселая, абсолютно невинная. Умеет она проспать всё плохое и явиться к хорошему. Как раз поняла, что аплодируют Насте.

— Видишь, Настя, я же говорила, что всё будет хорошо! Ты со всеми подружилась!

Пребывание Насти в кутузке ускользнуло от нее. Впрочем, не будем и огорчать: пусть поет, птичка.

Настя стояла мрачная: чего-то ей не хватало для полного торжества. И «оно» появилось! Вышел Тим. Подошел к Настьке.

— Молодец, Настька! Не продала! — хлопнул ее по плечу... и этот хлопок, понял я, теперь для нее дороже, чем всё, что я сделаю и скажу.

Все вокруг оживленно заговорили... Всё же Елово не зря во все эпохи считалось местом, где торжествовали профессиональная писательская честь и порядочность!

И прощальный костер, несмотря на запреты властей (надо признать, весьма робкие), всё же вспыхнул — в аккурат напротив дачи, чуть не ограбленной... Кузя швырял драгоценные дрова охапками. Из-за них чуть не разгорелся сыр-бор... но разгорелся костер!

— Остановись, безумец! — Я пытался его удержать. — Зима еще впереди!

— Уйди! — отпихивал он меня с пути. Для него это был языческий костер, память о маме. Огонь уже доставал небеса, загибался ветром. Как бы — теперь уже и нашу — дачу не запалить! А, неважно!

Удивительно, сколь высокие чувства рождает огонь! Все мы стояли вокруг костра, взявшись за руки, взрослые и дети, и среди нас не было мелких людей! Тени наши — выше могучих елей. Я нашел взглядом Настю — они держались за руки с Тимом, смеялись!.. Было в ее жизни счастье.

Утром мы разошлись на Финнбане (так называли мы Финляндский вокзал). Обнялись — давно не ведали такого счастья. Оказывается, дети могут не только огорчать, но и радовать.

Друзья наши уехали в метро, мы пошли по улице Комсомола на остановку трамвая.

Втиснулись в переполненный душный вагон. Настя была румяная, веселая. Трамвай, растянув пружины между вагонами, с натугой поднимался к Литейному мосту. И вдруг — замерзшая Нева уже белела за окнами — зрачки у Насти затуманились, потом закатились, и она грохнулась во весь рост в проход в бывшей материнской дубленке. Лежала бледная и бездыханная. Вздох, скорее крик, пронесся по вагону: только что стояла девочка, улыбалась!