Снова подошел Пеликан, все трое направились к двери, и он предложил матери сигарету. Кандида наблюдала, как оба курили.
— Не вешай нос, Кандида, — ободрил Пеликан. — Что-нибудь придумаем.
Он мягко и певуче произносил ее имя.
— Ты славная маленькая девочка, Кандида. Жаль, что мир еще не таков, каким должен быть для тебя.
— Я должна жить с дочерью. Должна. Она имеет на это право, — твердила Мария. — Уж я как-нибудь перебьюсь год, дай мне отпуск.
— Свободы у тебя через год нисколько не прибавится, — возразил Пеликан. — Не думай, что станет легче.
— Спасибо, Пеликан, я подумаю, время ведь есть.
Ночью Кандида оставалась одна в доме таможенника. Вечером мать укладывала ее в постель и шла через дорогу на ночное дежурство в детский дом. Сначала Кандида просилась ночевать к матери, но Мария показала дочери ее бывшую постель, занятую теперь другим ребенком, а свободных кроватей больше не было.
Кандида знала, в чем заключалась работа матери. Ночью двери спален были открыты, и, если кто-нибудь из детей кричал или плакал, дежурная подходила с карманным фонариком и спрашивала, что случилось. Ночью мать чистила детям туфли и пришивала оторванные пуговицы. В ее комнате тихо играло радио, мягкий свет красиво падал на красную кушетку, где лежал клетчатый плед, в который она куталась, если к утру становилось прохладно.
Со своей постели Кандида могла видеть свет в комнате дежурной. Он горел всю ночь.
Утром Мария иногда заставала дочь спящей крепким сном в материнской постели и тогда ложилась на постель Кандиды. Частенько играло радио и мигал невыключенный телевизор. Большой палец Кандида по-прежнему держала во рту, а указательный на пупке. В этом положении она была похожа на мышонка.
На постели, казалось, только что произошло сражение, а подушка иногда хранила явственные следы слез.
— В стене живет ведьма. Она приходит ночью и колет меня во сне. Вот сюда!
Мария положила в постель толстую палку, и ведьма больше не появлялась.
Дни были окутаны льдом и снегом. Теперь Кандида с собственной удочкой в руках наблюдала за лунками во льду. Глаза ее невинно блестели. Она пускалась бегать наперегонки на коньках со всеми. Падая, никогда не плакала.
Ей пошел седьмой год.
Однажды ночью в дверь детского дома кто-то позвонил. У двери стоял пограничник, а рядом с ним дрожал и всхлипывал ребенок, закутанный в шинель.
Кандида была в невменяемом состоянии.
— Я увидел, что девочка стоит на подоконнике, — рассказывал солдат, — и велел спуститься в комнату, не то простынет. А если не послушается, обещал рассказать вам обо всем и привести вас. И тогда она выскочила из окна. К счастью, было невысоко. Наверное, девочка боится оставаться одна дома и чего-то испугалась.
У солдата было юное лицо и робкие, нежные глаза.
Снег таял. Они шли по центру Лейпцига. Как раз была открыта ежегодная Лейпцигская ярмарка. Кандида с криками восторга останавливалась перед каждой витриной. Мать хотя и не противилась, но едва принимала участие в открытиях дочери. Она размышляла. И Кандида знала об этом.
У рыночной площади мимо них проехал красивый большой автомобиль, огненно-красный и блестящий. Он долго сопровождал их, но мать ничего не замечала. А потом остановился впереди, чуть поодаль. Из автомобиля вышел мужчина и все хотел что-то сказать матери. Кандида это точно видела. Они прошли мимо, и Кандида обернулась, потому что мужчина внимательно на нее посмотрел.
— Бамбула! Кандида!
Девочка почувствовала, как испугалась мать, как она, прежде чем обернуться на зов, крепче схватила дочь за руку.
— Так ты, значит, эксплуататором стал?
— Какой уж там эксплуататор! С шестьюдесятью-то эксплуатируемыми! Я работаю по двенадцать часов в сутки и собираюсь на следующий год защитить диссертацию. А как твои дела? Все ли у тебя есть для того, чтобы одержать надо мной верх?
Мария закрыла глаза. Надолго. Кандида видела взгляд мужчины, чувствовала, как насмешливость сменилась нежностью. Ее осенила догадка, на секунду она взглянула ему в лицо, а потом обратила все свои чувства к матери и растерялась, потому что Мария словно окаменела.
С отцом Кандиды Марию связывало славное время, лучшее в жизни — так Марии казалось. Они были вместе и днем и ночью, делили одну постель на двоих, один письменный стол, за которым и ели, и работали. Стол этот занимал все пространство между кроватью и стеной, так что в комнате не помещался даже стул. Прошли годы, прежде чем Мария позволила другому мужчине прикоснуться к себе. Тот, другой, стал ей близок в мгновенье горького одиночества, ибо расстояние было непреодолимо. Когда Мария открыла глаза, взгляд ее был спокоен.
Читать дальше