Петра Вернер - Неожиданный визит [Рассказы и повести писательниц ГДР]

В связи с большой загруженностью работой мы в течение нескольких дней не могли забрать сброшенное с вертолетов продовольствие. Теперь они больше не прилетают. Очевидно, нас сочли погибшими. Какая нелепая мысль!

Проблема питания решается следующим образом: мы, гости Т, закладываем для них еще одну грибную плантацию, четверть урожая с которой пойдет на наши собственные нужды. Хотя мы и работаем до полного изнеможения, уже сейчас ясно, что, когда начнется холодное время года, ни жилья, ни пищи для всех гостей Т не хватит. Поэтому Т собираются еще до наступления зимы произвести отбор среди своих гостей, отделив достойных от недостойных. Недостойных поместят на плот и выдворят на материк.

Поскольку критерии отбора нам пока не ясны, мы стараемся прежде всего трудиться как можно более организованно и всем своим видом показывать, что мы всем довольны. Каждый, естественно, хочет остаться здесь. Жить в сообществе Т — ни с чем не сравнимое счастье.

Боюсь, как бы кто не подглядел, что я веду записи, и не донес; поскольку Т не имеют письменности, весьма вероятно, что они могут ошибочно принять мои записки за выражение недовольства.

Я принял решение бросить мои записки в море.

Перевод Е. Михелевич.

— Я больше так не могу, — шептала Сильвия, судорожно сжимая балконные перила. — Больше не могу! — вдруг крикнула она, и стена начинающегося за домом леса, словно издеваясь, отшвырнула ее слова назад: могу, могу!

Горячий ветер шевелил страницы рукописи. Два дня, чтобы прочесть ее и написать рецензию. Из детской несся рев — это Рохус и Размус: уложить сыновей днем спать не было никакой возможности.

Вечно одно и то же — либо кто-нибудь из детей болен, либо в детском саду, как сейчас, карантин.

Сильвия — редактор. Известный писатель принес ей свою рукопись. Он не может ждать, пока у Рохуса пройдет корь, а у Размуса ветрянка. Он привык работать с Сильвией, а она, что греха таить, честолюбива.

В детской вдруг зазвенело разбитое стекло. Размус запустил в люстру игрушечной машинкой. Сильвия отшлепала обоих; но тут же ей стало жалко детей, она сунула мальчикам по конфете и, плача от злости, стала выметать осколки. Наконец, в какой уж раз сегодня, Сильвия вышла на балкон, прикрыла дверь и уселась за рукопись. В детской все стихло, может, подействовали ее страшные угрозы.

Из сада доносился многоголосый птичий щебет.

— Silentium [29] Молчание (лат.) . , — вдруг услышала она чей-то хриплый голос, — когда говорят старшие, молодые должны молчать и слушать, le roi c’est moi! [30] Король — это я! (франц.)

Сильвия свесила голову вниз, но никого в саду не обнаружила. Стая птиц облепила сливовое дерево, они галдели и хлопали крыльями, так что ветви дерева качались, словно от сильного ветра.

— Знайте же, — снова раздался невидимый голос, — ученье — свет, а неученье — тьма, я буду вашим учителем, научу вас жить, как живут люди, или вы хотите так и умереть птицами?

И тут Сильвия увидела, что птицы все разом вдруг поднялись в воздух. С громкими криками зяблики, скворцы, синицы, дрозды набросились на большого ворона, который одиноко сидел на перекладине, где выбивают ковры. Птицы били его крыльями, щипали клювами, рвали когтями. Когда же они наконец оставили свою жертву и с насмешливым чириканьем разлетелись, Сильвия увидела, что полумертвый ворон лежит на земле у бочки с водой.

— Горе мне, горе, я пропал, — услышала она его хриплый голос.

Сильвия тотчас спустилась в сад, подобрала птицу и принесла на кухню. Как ни странно, она почти сразу почувствовала, что совершает поступок, который определит всю ее жизнь. Ворон, как только пришел в себя, попросил чашку черного кофе, выпил, поблагодарил по-французски и, пока Сильвия перевязывала ему раны, болтал без умолку. Он рассказал, что объездил весь мир, все повидал и многому научился.

— С одним капитаном я плавал в Африку и обучился морскому делу. Жил долго на севере поваром в бригаде бурильщиков. Последние несколько лет я вел хозяйство у одного пастора, и тот относился ко мне как к равному. Господь указал нам путь, но мы свернули с него. В один прекрасный день я понял, что должен покинуть пастора, внутренний голос звал меня к тем, с кем я провел свое детство. Я желал только одного — все, что я знаю и умею, передать сородичам. Во мне открылся дар просветителя! Но нет пророка в своем отечестве. Во все времена толпа награждала мудрость насмешками и злобой. Да и сейчас мудрость никому не нужна, c’est la vie [31] Такова жизнь (франц.) . .