Виктор Квашин - Чокнутый собачник

— Необычно как-то… непривычно. И неожиданно.

— Мне привычно, — сказал Джек. — Он ко мне таким являлся.

Я понял, что пора отсюда сматываться, пока сам с ума не сошёл. Но разговор надо было поддерживать.

— Кто являлся?

— Бог. Он мне псом явился. Ну что ты уставился? Бог он и есть Бог, кем хочет, тем и является. Кто обязал его воплощаться только в человечьем облике?

— Вы приписываете собаке функции мессии? — спросил я, заикаясь.

— Прояви снисхождение, собаки гораздо эффективнее мессий в человечьем обличье! Когда человек — посланник Бога указывает людям на их пороки, это вызывает неизбежное неприятие, агрессию и невольное желание доказать, что указующий неправ. Кому же нравится, когда его уличают в плохих поступках? Поэтому всех мессий, включая Христа, ждала неотвратимая смерть. А собака безмолвна, она не указывает хозяину, но ведёт себя так, что у человека будто сами собой появляются хорошие мысли. Поскольку эти мысли возникли в его собственной голове, то он их принимает безусловно, он уверен, что они правильны. И никто его в этом не переубедит. Ты пей чай-то, остынет.

Я долго молчал, пытаясь осмыслить сказанное стариком. Речь его была уверенной, и что-то мне подсказывало, что в ней есть рациональная информация, что она отличается от бессвязного бреда сумасшедшего.

— Не ищи противоречий, их нет.

— Ну, положим, вам явилась собака, и вы как-то поняли, что она является Богом?

— Нет, не так. Бог, известно, везде и во всём. Он пребывал и в моём Джеке. Я и не знал до поры.

— В ком? В Джеке? Но вы же сказали, Джек — брат?

— Бог во всём, прояви снисхожденье! Он и друг мой, и конечно, брат единокровный, поскольку он во мне, а я в нём. Он и повёл себя как Бог — пожертвовал жизнью ради меня.

— Не очень-то верится, — я не мог удержать в себе ужасного спорщика. — Ну, не верю я! Ваша любимая собака умерла, а вы думаете, что она погибла ради вас, и вы обожествляете её. В пятнадцатом веке вас сожгли бы на костре инквизиции.

— Да, ты прав, с той поры и ведётся. Мы слишком увлеклись улаживанием межчеловеческих отношений и вовсе забыли о том, что Бог во всей природе, в каждой букашке, а не только в человеке. А про Джека — я тебе докажу! Смотри!

Он скинул рубаху. Через всё правое плечо шёл уродливый шрам, на который даже теперь смотреть было страшно.

— Смотри, прояви снисхожденье. Восемнадцать лет назад… да, восемнадцать с половиной, зимой это было. Вышел из избушки, смотрю, копытный по свежему снегу прошёл. Я ружьё хватаю, Джека зову и по следу. А он, Джек, не идёт, взбунтовался что-то и меня не пускает, лапами прямо толкает. Ну, я обругал его, на чём свет. Я же тогда «гегемон» был: собака — «низшая раса», должна человеку подчиняться! И попёр по следу. Джек за мной тащится, хвост поджал. Ну, и нарвался я: секач из-за корчи в десяти шагах вылетает и на меня. Выстрелить я успел, и попал. Но ведь карабин был, пуля такого не остановит, хоть и смертельная рана. Живучие они, кабаны. Ну, он меня по ногам бах! Я в одну сторону, карабин — в другую. Хорошо, Джек взял его за зад, по кругу пустил. Я за нож хватаюсь, а он меня хрясь — и рука всмятку. И кровища. И — всё, думаю, конец! И взмолился я тогда: помоги Господи, поверю в тебя! Тут рожа свирепая с клыками кровавыми надо мною нависла и в миг последний в самую его пасть вцепился мой Джек. И пошли они кувыркаться. А я подобрался и из последних сил в избушку.

Старик задохнулся от эмоций, лицо его покрылось капельками пота, шрам на руке побагровел.

— А что дальше? — спросил я. Меня рассказ тоже захватил.

— Ну, пока я себе помощь оказывал, пока перемотал, кровь кое-как остановил, времени довольно прошло. Вечерело уже. Выхожу, а Джек лежит у порога. Сам дополз на одних передних. И кишки приволок…

Меня передёрнуло от представленной картины.

— Умер? — спросил я.

— Я добил. А знаешь, как он смотрел, прояви снисхожденье, прямо в душу смотрел! — у старика заслезились глаза. — И чем этот подвиг отличается от описанного в библии? Это Он был, я тогда понял!

Весь день мы почти не разговаривали. Я просушивал и укладывал вещи. Просто сидел на ступенях крыльца и смотрел на собак, которые занимались своими делами, вовсе непохожими на божественные. Но рассказ Джека-собачника, конечно, слегка сумасшедшего, подействовал на меня необыкновенно.

Ужинали в том же порядке, «в кругу семьи», с собаками. После чая Джек зажёг маленькую свечку у собачьей иконки. Я подошёл. Собачья морда, подсвеченная снизу мигающим светом, в сумерках казалась живой, и мне захотелось поклониться. Я слегка склонил голову. Непроизвольно.