Виктор Квашин - Чокнутый собачник

Три дня Георгий провёл как в бреду. Работал автоматически, не замечая усталости. Ночами почти не спал. Тоскливый взгляд Черныша стоял перед глазами. Вспоминалось, как Черныш вывел его из глухоманной тайги, когда казалось, что заблудился окончательно, как, не раздумывая, пёс бросился на тигра, и гроза тайги ушёл, как ещё несмышлёным щенком самоотверженно отстаивал брошенный хозяином рюкзак от своры бродячих псов…

«Да я же предатель! Настоящий подлый предатель!»

Утром подошёл к Задонскому.

— Вызывай вертолёт. Я больше работать не могу. Ты представляешь, там Черныш один, ждёт…

— У тебя крышу сорвало? Ты знаешь, сколько ходка вертушки стоит? И кто твою работу сделает? Не дури, иди работать. Быстрее сделаем — раньше уедем. Не зима, не умрёт твой Черныш. Колбасы ему с получки купишь.

— Нет, не могу. Вызывай вертушку. Я отказываюсь от работы.

— Ну, уж тут тебе не детский сад! Никуда ты не поедешь, и работать будешь. А не будешь — денег не получишь. И вообще, вертушку я могу вызвать только в чрезвычайном случае. Бери инструмент и паши!

— В чрезвычайном случае? Тебе нужен чрезвычайный случай?! — взорвался Георгий. — Будет тебе такой случай!

Он схватил топор, положил руку на колоду. Палец отлетел в траву, из обрубка брызнула кровь. Георгий занёс топор снова.

— Вызывай вертушку!

— Ты охренел, Гоша, твою мать! Стой! — закричал побледневший Задонский. — Петрович! Вызывай вертолёт. Срочно! Травма у нас…

Мокрый грустный Черныш сидел на том же месте и смотрел на входящих и выходящих людей. В первый момент он даже не среагировал на Георгия, равнодушно оглядел его, потом слегка вильнул хвостом, и вдруг взвизгнул по щенячьи, бросился к хозяину, обтоптал грязными лапами, лизнул в лицо и задал пару кругов бешеной скачки восторга.

Георгий скинул рюкзак, присел, обнял собаку. Пёс прижался к коленям и неистово вылизывал перебинтованную руку.

— Дождался, Верный! Я ж тебе говорил, что вернётся твой хозяин.

Георгий оглянулся. Мужик с бородой, одет вроде прилично, но явно с чужого плеча, на лице отпечаток вечного похмелья — бомж. Черныш на секунду отвлёкся от хозяина, лизнул бомжа и снова прижался к Георгию, будто боялся опять потеряться.

— Добрый пёс у тебя. Мы его Верным прозвали. Я его тут без тебя подкармливал, — он потрепал Черныша за ухом.

Георгий вытащил две сторублевки, протянул незнакомцу. Тот, молча, взял и исчез.

Георгию никуда не хотелось идти, хотелось просто сидеть вот так в обнимку с собакой и ни о чём не вспоминать. Он отошёл на ближайшую скамейку под деревом, где не так мочил противный дождик, обнял пса и шептал ему на ухо:

— Прости меня, Черныш, прости, я никогда больше тебя не брошу. Я предатель, Черныш, я — предатель! Прости…

— Он тебя не поймёт — у собак нет понятия предательства.

Рядом опять был этот бомж. Он достал из пакета пирожок, протянул Чернышу.

— С праздником тебя, Верный!

Извлек из кармана бутылку и пару стаканов.

— Давай, брат, выпьем за верность. За настоящую — собачью верность, которую нам, людям, не понять и не достичь. Будь здоров…

Каждый сходит с ума по-своему.

По роду деятельности я постоянно общаюсь с людьми, зачастую весьма напряжённо. Некоторым моим сотрудникам это нравится, они даже страдают, когда людей мало. А меня народ настолько напрягает, что отпуск я обязательно провожу в одиночестве. Предпочитаю пешие путешествия по безлюдным местам. Иду себе, сколько хочется, ночую, где нравится, рыбачу, варю уху, кормлю комаров, убиваю ноги, и к концу отпуска снова страстно желаю общаться с клиентами и даже с коллегами, которых перед отпуском тихо ненавидел.

Эта история произошла со мной прошлым летом.

Надо заметить, да это и так всем известно, лето было необычайно дождливым. Поэтому поход мой вышел несколько скучноватым. Не столько передвигался, сколько сидел под тентом или валялся в сыром спальнике, ожидая перерыва в дожде. Но были и добрые дни, когда отдохнувший организм требовал нагрузки, и шлось легко, ноги ступали упруго и уверенно, а настроение порхало несколько впереди и выше моего курса, вроде путеводной звезды.

И вот, иду я бодренько в гору среди густого леса. Жара, ни ветерка. Мошку веточкой обмахиваю и прикидываю, когда я смогу перевал форсировать и до реки добраться, чтобы ещё в сумерках порыбачить. Пути-то всего километров двадцать, но перевал довольно высок, а давно заброшенная дорога настолько размыта и разбита, что удивительно на ней видеть следы автопокрышек.