Гюнтер Грасс - Том 3. Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

А лучше, дети, вообще не представлять себе Скептика. Он весь состоял из противоречий, никогда не выглядел однозначно. (Может быть, к рукастому телу грузчика была приставлена скособоченная и гримасничающая в раздумье голова домоседа.) Даже я, годами с ним встречающийся, не могу выделить что-то в его внешности, назвать нос курносым, левую мочку приросшей, руки выразительно нервными.

Представляйте себе Скептика каким хотите. Скажите: аскетически бледный. Скажите: неуклюже замкнутый. Скажите: по-крестьянски здоровый. Скажите: незаметный.

Верно только то, что он не хромал. Не носил очков. Не был лыс. Недавно, по дороге из Гладбека в Бохольт, попробовав нюхательного табака на шахте «Граф Мольтке» не для телевидения, а для собственного просветления, я посмотрел на него и уверился, что сомнения Скептика глядят на мир серыми глазами.

Глядят до сих пор и, возможно, все же подмигивают. От Скептика не отвертишься.

Я его знаю дольше, чем самого себя: мы избежали один и тот же детский сад.

Когда Скептик попытался подняться, я взял над ним шефство: завися от меня, он ставит мне условия…

Иногда он приходит на мои выступления: недавно выкрикивал реплики в Бохольте; молча шумел в Марле. Теперь в моем гостиничном номере тихо — сейчас появится…

Не знаю, скоро ли (хорошо бы поскорее) прервет свою игру со спичками и расстоянию от Бебеля до наших дней прибавит с улиткин нос справедливости тот замкнутый человек, кого я называю Вилли, чье прошлое никак не кончится. (Я почти уверен, что это аккуратное раскладывание содержимого спичечных коробков придумал Скептик, сидя потом в подвале, как своеобразную игру против времени.) Бонн, Кифернвег. Сегодня я целый час сидел у него, и мне захотелось украсть спички, потому что его игру подсмотрели и она превратилась в повальную моду. (Сказать, что он утром неразговорчив, значило бы, что в другое время он словоохотлив.) Он слушает, что-то записывает, не отрываясь от спичек, и я понимаю, что этот человек не вступит в борьбу до тех пор, пока не выйдет из этого состояния. (Что заставляет его медлить? Ненависть противников, тяготы власти?) Перед самым уходом мне удалось рассмешить его, уж не знаю чем: иной раз между меланхолией и социал-демократией возникают короткие замыкания — комизм отчаяния.

Двадцативосьмилетний штудиенасессор Герман Отт учительствовал еще до перевыборов, до того когда в марте тридцать третьего появилась праздничная статья в честь пятидесятилетия синагогальной общины с заключительной цитатой из Гете: «Всем насилиям назло не дать себя сломить»; одновременно он подписывал бумаги как второй секретарь Шопенгауэровского общества — скорее местно-патриотического, нежели научного объединения пожилых и принципиальных консерваторов. В обязанности Отта входило сопровождать приезжих гостей в дом на Хайлигенгайстгассе, где философ родился. Там он сыпал датами вперемешку с цитатами и (мимоходом) объяснял скепсис философа наследственностью, полученной от семейства ганзейских купцов.

Кроме газеты еврейской общины, в Данциге выходил сионистский ежемесячник, имевший читателей также в Диршау и Гдыне. Редактором «Еврейского народа» был Исаак Ландау. Одновременно с праздничной статьей синагогальной общины, которая, за исключением гётевской цитаты, воздержалась от каких бы то ни было политических намеков, Ландау опубликовал статью под названием «Положение в Германии» — о начале преследования евреев.

Поэтому журнал был запрещен на три месяца. Напуганный анонимными угрозами, Исаак Ландау покинул Вольный город на велосипеде, одолженном ему штудиенасессором Оттом; за Кляйн-Катцем он пересек границу и покатил в Польшу, и из Путцига, прежде чем отправиться дальше в Палестину, поездом отправил велосипед обратно. Ландау послал цветную почтовую открытку, изображавшую маяк на полуострове Гела. Вместе с приветами он передавал пожелание, чтобы в будущем не было недостатка в маяках.

— Я сомневаюсь, — сказал Герман Отт, — что дело ограничится этим единичным бегством.

Вскоре первые студенты-евреи вынуждены были прервать свои занятия в технической высшей школе, ибо работать за чертежными столами и в лабораториях стало невозможно из-за студентов из СА…

— Что значит «стало невозможно»?

— Из-за всяких пакостей.

— Что за пакости?

— Выливали чернила на чертежи.

— То есть просто баловались?

— Возможно, некоторые студенты из СА так и думали, что просто балуются.