Дэвид Безмозгис - Наташа и другие рассказы

Рита выслушала наш рассказ.

— Вранье. Вы врете!

Рита выкрикнула эти слова с такой ненавистью, что у нас снова хлынули слезы.

Отец вступился за нас:

— Рита Борисовна, как вы можете такое говорить? Это же дети.

— Они всё врут. Я знаю свою Тапку. Тапка никогда не гонялась за птицами. И не убегала из оврага.

— Возможно, сегодня она все-таки убежала.

— Вруны.

Припечатав нас так, она больше не проронила ни звука. Лишь нетерпеливо ждала, пока Миша расплатится с таксистом.

— Миша, хватит. Сколько ни считай, насчитаешь то же самое.

В клинике за стойкой администратора уже никого не было. За то время, пока мы с Яной там сидели, мимо нас прошла вереница котов с несварением желудка и апатичных попугайчиков, они по очереди скрывались за дверями кабинетов, где их осматривали и ставили диагноз. Одни приходили, другие уходили, и к приезду наших родителей приемная опустела, а клиника закрылась на ночь. Из персонала оставались лишь ночная сестра да та докторша в тапочках, похожих на медвежьи лапы; она дожидалась нас.

Лихорадочно озираясь, Рита закричала: «Доктор! Доктор!» Но когда доктор пришла, не смогла ей толком ничего сказать. Кое-как, при участии моей матери, удалось объяснить докторше, что Рита хочет видеть свою собаку.

Отчаянно тыча себя в грудь, Рита твердила: «Тапка. Мой собака».

Докторша провела Риту с Мишей в ветеринарный аналог палаты интенсивной терапии. Тапка лежала на маленькой кроватке, рядом с ней притулился клончик. Увидев Риту с Мишей, она слабо вильнула хвостом. Не прошло и часа с того момента, как я видел Тапку в последний раз, но за это время она противоестественным образом уменьшилась в размерах. Она всегда была маленькой, а теперь словно ссохлась. Рита зарыдала, размазывая тушь по лицу. Дрожащими руками она с величайшей нежностью погладила Тапку по голове.

— Боже мой, Боже мой, что с тобой, моя Тапочка?

Посредством моей матери, бумаги и карандаша докторша сумела дать ей ответ. Тапке нужны были две операции. Одна — на ноге. Вторая — чтобы остановить внутреннее кровотечение. Задет какой-то орган. В настоящий момент ее жизнь поддерживается вот этим аппаратом, но стоит его отключить, и она умрет. Докторша изобразила на бумаге скальпель, собаку, ногу, орган. Пронзила орган стрелой, пририсовала на конце капельку и заштриховала ее, чтобы было понятно, что это кровь. А потом добавила значок доллара и цифру — 1500.

При виде этой цифры Рита испустила утробный звериный рев и замерла у Тапкиной кроватки. Родители обменялись взглядами. Я опустил глаза. Миша сказал: «Господи Боже». Мои родители, как и Наумовские, получали меньше пятисот долларов в месяц. В Канаду мы прибыли практически с пустыми руками, а те несколько сотен долларов, что были при нас, полностью ушли на обстановку квартиры. Сбережений не было. Пятнадцать сотен долларов. С таким же успехом докторша могла назвать миллион.

Прямо посреди палаты интенсивной терапии Рита опустилась на пол. И, запрокинув голову к флуоресцентным лампам, завопила: «Тапочка, родненькая, что же теперь с нами будет?»

Взглянув на докторшу, я увидел на ее лице ужас и замешательство. Она тронула Риту за плечо, но та яростно отбросила ее руку.

Мой отец сделал попытку вмешаться:

— Ну, Рита Борисовна, я понимаю, это чрезвычайно грустно, но это еще не конец света.

— Да что вы об этом знаете!

— Я знаю, что вам сейчас трудно, но пройдет какое-то время, и вы увидите… Да мы хоть завтра можем пойти с вами и купить новую собаку.

И он вопросительно глянул на мать, не наобещал ли он лишнего.

— Новую собаку? В каком смысле новую? Другой мне не нужно. А вы не хотите себе нового сына? Нового врунишку? А? Новую. У нас сейчас вообще все новое.

Рита сидела на линолеумном полу, раскачивалась и голосила. Икала, видимо наглотавшись воздуха. На мгновение она остановилась, взглянула на мою мать и попросила ее перевести. Сказать докторше, что ее Тапка не умрет, что она этого не допустит.

— Я буду сидеть здесь на полу до скончания веков. А явятся полицейские и станут меня отсюда тащить, я их покусаю.

— Риточка, это безумие.

— Безумие? Жизнь моей Тапки дороже, чем пятнадцать стодолларовых бумажек. Почему она должна умереть из-за того, что у нас нет этих денег? Она ж не виновата.

Ища поддержки вменяемого человека, мать повернулась к Мише. Мише, который за все это время не произнес ничего, кроме «Господи Боже».

— Миша, мне перевести доктору то, что сказала Рита?