Хелен Джонс - Если ты мне веришь

— О чем вы думаете, мистер Норвингтон? — девушка любила задавать подобные вопросы, наверное, это все потому, что она знала, как меня это раздражает. Я никогда не любил делиться своими мыслями. Возможно, это было что — то личное, и рассказывать то, что происходит у меня в голове, я еще не был готов, даже близкому человеку. Но Кристен настаивала:

— Ну же, мистер Норвингтон, поделитесь своими раздумьями, уверена, вам станет лучше.

Я улыбнулся, все еще продолжая молчать, размышляя над тем, что же мне ответить, чтобы девушку мог удовлетворить мой ответ, и она продолжила рассказывать свое.

— Я думаю о том, насколько же вы сильная, мисс Раян. И совсем речь идет не о физической силе, — я оглядел ее худощавое тело, и мы оба рассмеялись.

Кристен поджала губы, выдавливая обиду, и я все же решил договорить, — вы сильны душевно. Мне не представить, насколько вы тогда были испуганы, и никогда мне этого не понять, — я снова посмотрел на девушку, но на этот раз я смотрел ей в глаза, пытаясь понять, что она испытывала до встречи со мной. Это определенно был страх, ужас, обида. Но Кристен не была готова посмотреть на меня. Только она поднимала взгляд, ее тут же привлекал тот шрам, напоминая о старом.

Я заметил, как девушка тревожно проглотила комок, мешающий ей говорить, и снова опустила глаза.

— Я вовсе не сильная, — послышался детский голос Кристен, но она улыбнулась, — я вовсе не сильная, — повторила она, — и никогда не была такой. Я буквально дрожала от страха, ожидая, когда распахнется эта на вид жутко тяжелая дверь. И что бы ни случилось дальше, я решила ничего не говорить, не повторять ту же ошибку снова, чтобы не оказаться Бог знает где.

Эта старая рухлять, отделявшая меня от внешнего мира, как я и ожидала, с противным скрипом еле открылась и из — за нее показался невысокий черноволосый мужчина. Его телосложение было из ряда «худощавых», но на лице выражалась такая стойкость, которой позавидует любой другой мужчина.

Он шагнул чуть вперед, оказавшись полностью в моей палате, и тут же я спрятала лицо в коленях, надеясь, что он не заметит меня. Но такой детский маневр не спас мое нутро от его назойливых вопросов.

— Мисс Раян, здравствуйте, как вы себя чувствуете? — в его голосе не было заметно ни заботы, ни сочувствия, ни даже желания узнать, как мои дела на самом деле.

Я взглянула сквозь волосы на мужчину.

Уголки его тончайших губ чуть дрогнули, но он вовсе не хотел улыбаться, считая это неприемлемым в такой ситуации. Казалось, будто тот человек вовсе не умел радоваться или даже пусть выказывать радость. Настолько он был серьезен. Мужчина смотрел то на меня, то на некоторые листовки, которые он крепко держал в руке и не собирался ни кому их отдавать, даже под дулом пистолета.

Нахмурив брови и преподнеся документы ближе к своему лицу так, что его длинный орлиный нос чуть коснулся листа, он повторил вопрос, делая заметный акцент на слове «здравствуйте». Будто бы я была глухой и не слышала его. Хотя, наверное, лучше бы я и была на самом деле глухой, чтобы не слышать всего, что мне когда — либо говорили. Тогда бы я не была так огорчена, как сейчас, тогда бы и не разочаровалась в других людях.

Но, конечно, со мной все было просто ужасно. Хуже этого могло быть лишь то, если бы я оказалась в плену у серийного убийцы, который приходил в полный восторг, причиняя боль кому — то. Но радоваться тому, что я пленница маньяка, я не хотела. Мне было важно, что происходило тогда, и ни о каких убийцах речь вовсе не шла.

Я продолжала молчать. Стоило мне открыть рот, как я тут же начинала бы говорить о том, что они поступили несправедливо, забрав меня неизвестно куда, что я видела, и впрямь видела то прекрасное животное, которое хоть как-то изменило мою наискучнейшую жизнь.

И так, я бы продолжала с великим восхищением рассказывать моему гостю свою историю, как я не так давно рассказывала это тете Люсинде. И я ни при каких обстоятельствах не устала бы от этих рассказов. Напротив, они приносили мне только радость, желание жить. Я лишь хотела поделиться тем, что я видела, с другими. Может тогда и они также смогли это увидеть. Но, начиная рассказывать хоть кому — то, я видела на их лицах одновременно ухмылку и жалость ко мне. «Бедная Кристен! Она еще так молода, но уже сошла с ума», — будто говорили они. От этого мое желание поделиться своими эмоциями тут же улетучивалось, превращаясь в слезы, наполнявшие мои глаза. Да, я плакала. И в последнее время часто. Меня никто не понимал, и это было намного хуже, чем умереть.