Борис Екимов - Осень в Задонье

— Нет. Конечно, это не Явленая, — и добавил: — Но ведь тоже Явленнаяпромыслом Господним. За это возблагодарим. А храм — тайна того же промысла. Показанадушам светлым, — поглядел он с улыбкой на мальчика, — достойным. Для укрепления всем нам. За это тоже возблагодарим. Будем верить и помнить. Открыто, явлено и снова сокрыто. Значит, еще не пора. Разносить эту весть не надо, — посоветовал отец Василий. — Всякий народ вокруг… Ты видел, — внушал он Тимоше, — ты знаешь, ты помни. Как чудный сон, который лишь тебе дарован. Помни … Но чужим людям не надо рассказывать. Разный народ есть. Начнут копать, ломать…

— Всякие плохие мальчишки! — горячо поддержал его Тимоша. — Мы с Никитосом свое убежище строим, а мальчишки, с другого двора, приходят и ломают… Большие мальчишки, а глупые.

— Да, да… — согласился отец Василий. — Вот поэтому и не надо всем говорить. Лишь своим.

Уезжая, он еще раз икону отсмотрел, помолясь перед нею.

— Может быть, возьмете, для храма, — предложили ему взрослые.

— Нет, нет, — отказался отец Василий и объяснил: — Она дана вам в обережение и в помощь. Именно вам, — подчеркнул он, оглядывая басакинское хозяйство, в котором Иван да Ольга прижились и обвыкли; а человеку стороннему виделось иное: малые вагончики-времянки, стол под камышовым навесом — приют не больно надежный. Теперь — лето, но придет зима. Нелегко будет: бездорожье, безлюдье, даже электричества и телефона нет. Значит, помощь нужна: людская и Божья.

Лето было долгим, нелегким.

Косьба, тракторы, которые не в пору ломались. Хорошо, что дед Атаман близко. Старик не отказывал, помогал.

Привезли новую скотину: два десятка уже осемененных телок дорогих, породы «казахская белоголовая», о которых Аникуша мечтал. Их нужно беречь. Отдельный коровник пришлось ставить. Спасибо Федору Ивановичу да его сыновьям, и, конечно, старому Басакину, который весь отпуск на поместье провел. И братьям спасибо: Якову, тот нынче и к морю не ездил; и Павлу, который со своими делами кружился: районный центр да Волгоград, Ростов да Москва, но Ивана не забывал.

Лето было долгим. Но оно кончилось. И пришла пора с ним прощаться: с теплом и с людьми близкими, которые уезжали к своей жизни, в поселок. И теперь, по осени да зиме, будут гостями редкими. А вместе с ними ехали жена и Тимоша, пусть и на время.

На прощание устроили праздник. Яков наловил рыбы, а когда стемнело — раков на отмели, с лодки, с фонарем. Костер на берегу горел. Ночь была светлая, лунная. Чуялась горечь осенней палой листвы и пряная сладость иссопа — донского ладана, что цветет и цветет на меловых кручах до самых морозов.

Чуялась и горечь расставания. Все уезжали, оставляя Ивана пусть и с помощниками, но одного, без родных. А ведь привык к иному.

Тимоша не хотел уезжать, уговаривал взрослых:

— Не болит у меня это ухо. Уже прошло. А папе без меня будет трудно. Сколько у нас много всего…

Погожая ночь сменилась ненастным хмаристым утром. Стал накрапывать дождь. Торопились уехать, чтобы успеть до станицы, до асфальта по сухомудобраться, не застрять где-нибудь в буераке. Такое не раз случалось.

Успели, уехали. Иван остался один с делами обычными: подоить коров, отправить скотину к речке, на водопой, а потом на пастьбу. А еще — свиньи да птица. Их тоже надо кормить да поить. У всей скотины чистить базы да стойла, чтобы не утонуть в навозе. И самим надо позавтракать с монахом Алексеем, который стерег стадо по уговору до поры обеденной, потом уходил к своим делам на Явленом кургане: к роднику, каменной чаше и ручью, который по желобу бежал теперь к террасам невеликого огорода и будущего виноградника, рядом с кельей.

За лето монах Алексей изменился: он посвежел лицом, пусть и в загаре, заметно окреп. Свою рясу ли, серый балахон он надевал теперь лишь у себя в келье-пещере, а на хозяйстве его обрядили в полевую форму: пятнистая куртка да брюки, легкая обувь; к скотине привык, даже доить научился. Хорошим оказался помощником, обещал и в зиму остаться. Это было бы очень кстати. Потому что случилось неожиданное: Ольга была беременна — три месяца. Это было тревожно. Ребенок, конечно, радость. Когда-то хотели девочку. Но — возраст, тридцать пять лет. Но — вовсе другая жизнь здесь, у Белой горы, в безлюдье.

Дождь так и не пришел. Тянулся день пасмурный, хмурый. Иван, не дождавшись Мышкина, поехал на хутор к деду Атаману с обычной нуждой. У старого механизатора в гараже и сараях хранился, ржавел целый склад гожих и негожих запасных частей к технике, особенно к тракторам. «У меня все есть, — гордился дед Атаман и разом вздыхал. — Только найти бы…»