Борис Екимов - Осень в Задонье

Время — к полудню. На базах — пусто. Сашка угнал скотину на пастьбу. На месте, под крышей, лишь коровы, которым скоро телиться. Они возле ясель, бокастые, спокойно жуют. С ними управляется молодой парень, которого кличут Мышкин, — тихий, невидный, с бледным замершим личиком. Ни улыбки на нем, ни иных чувств. Но работает усердно: чистит стойла, стелет солому, тащит сено. Шуршит и шуршит в полутьме коровника, словно мышь. Оттого ему и прозвище — Мышкин. Он — станичная сирота. Деда Саввы далекий родственник. По зимнему времени за харчи да копейки работает у Аникея. Летом уходит.

— Поить гоняли? — спросил Иван.

— Гоняли.

— Телились?

— Одна. Хороший бычок.

Зашли, поглядели на лобастенького, тонконогого бычка, который дремал возле матери. Потом съездили к речке по натоптанной скотьей просторной тропе. Проруби были чистыми. Когда возвращались на хутор, старый Басакин сказал:

— Давай глянем.

Сын его понял, свернув на пробитую за минувшие дни колею, ведущую к басакинскому вагончику.

Смотреть здесь было особо нечего: заснеженная поляна в укрыве высокого обрывистого холма. Береговое невеликое займище: голые тополя, ивы, вербовая гущина, железный вагончик — словом, пустое место.

Старый Басакин из машины вылез, недолго потоптался и снова — в кабину.

— Поехали, — сказал он. — Чего тут выглядывать… — и больше слова не произнес, вздыхал да хмыкал, на сына поглядывая.

На подворье деда Атамана он рассиживаться не стал, лишь чаю попил, все так же вздыхая да хмыкая. Иван его ни о чем не спрашивал, зная отцов характер.

— А где мой подкладень? Тимоша где? Нам ехать пора. В станице дела ждут.

Тимошку отыскали. Об отъезде услышав, мальчик обомлел:

— Но я же еще Зухру не видел! Рыжик на попасе, его не пригнали. Дедушка… — жалобно протянул он. Большие глаза его подернулись влагой подступающих слез. — Дедушка…

— Ладно, — махнул рукой старый Басакин. — Оставайся. Опять меня ругать будут.

Благодарный Тимошка все же не утерпел, заплакал, но через слезную влагу таким счастьем сияли детские глаза, что видеть это сиянье для отца и деда было тоже счастьем.

Старый Басакин усмехнулся: он еще вчера знал, что так получится. Ну и что? Пусть порадуется мальчонка. Невесткину воркотню перетерпим.

От внука он перевел взгляд на сына. Тот улыбался, сказал:

— Через два дня хозяин возвращается. Приедем.

— Приезжай, — ответил отец, и договорил о главном: — Думай. Решай. Тебе работать. И жить здесь. С женой тоже тебе договариваться. Как вы уж там… Если решите, тогда будем вместе думать и делать. Федора подключим с ребятами, Аникея. Раз обещал… Поможем начать. А там уж как бог даст.

На том разговор и кончился. А он и не мог быть долгим, потому что старый Басакин длинных речей не любил. Но короткое «поможем» означало все, в том числе даже некое одобрение сыновьему плану. И это не было решением сегодняшним, мгновенным.

Старый Басакин приехал на хутор не вдруг, он выжидал с той поры, когда проездом в город Аникей лишь намекнул ему: «Если бы да кабы…»

Намек был понят. Обдуман со всех сторон. И не отвергнут.

Хочет, пускай попробует. Молодой еще, сильный. Помочь ему, конечно, нужно, какие-то деньги вложив в обустройство, начало. По зиме, по весне можно в округе телят скупать. Их сбывают хозяева, какие молоком занимаются. Теленок для них невыгоден: много молока сосет. Вот и продают «отъемышей».

Пускай поработает год-другой. Там будет видно.

А еще была надежда, что старший сын Павел налетается, детей устроит, а потом приедет сюда для отдыха и дела давно задуманного: рыбацкая база, охотничья. И отцу на старости лет там место найдется, спокойное, по душе. А для Ивана приезд старшего брата будет великой подмогой.

А если ничего не выйдет, то вложенное не пропадет. Скотину и обустроенное поместье возле речки, с лугом и выпасами, своей землей по закону легко продать. Для чеченцев ли, другого «кавказа» — место завидное, оторвут с руками.

Месяц февраль вроде бы — «бокогрей» да Сретенье, а ночи — стылые, ярко звезды горят. Но солнечным днем в колеях наезженных за зиму дорог просыпаются ручьи; синицы тенькают, «отливая капель» в полный голос, вороны да галки кричат хрипло и страстно. По дворам, от холодного ветра в затишке, начинают пожуркивать хохлатые жаворонки: «Тюрлю-тень-тень… Тюрлю-тень-тень».

Но первыми чуют весну орланы-белохвосты, большие, ныне редкие суровые птицы.

Возле поместья Басакиных пара орлов еще в далекие годы устроила свое гнездо на вершине могучего высокого тополя, который стоит на отшибе, сторонясь приречной лесистой уремы, но близ воды. Просторное гнездо белохвостов тронуть никто не смел. Всякий год там выводились, оперялись один ли, два по-детски крикливых птенца. Потом они вырастали и, встав на крыло, улетали в свою жизнь, оставляя родителей на прежнем месте.