Борис Екимов - Осень в Задонье

Для станичных блудниц, промышлявших с местными кавказцами да приезжими рыбаками-охотниками, басакинская гульба была словно сладкий сон: щедрый стол с едой и питьем, баня с парной, а еще — доброе обхождение, что для них было редкостью. И они, благодарные, от всей души ублажали, голубили своего господина: в парной, в мыльне, на мягком ложе, в веселом застолье с песнями:

Отмытые в бане, по горлышко сытые, в меру хмельные, счастливые девки пели душевно и все — о любви:

В душе Аникея эти песни поднимали волну давней памяти, молодой и счастливой. Ведь и вправду все это было: домик, пристань, река, и девчонок он миловал, и они ему отвечали горячей любовью. Разве не счастье? И разве нельзя его вернуть? Конечно, можно. Вот они, эти девчонки, которые его любят.

На хуторе, подолгу холостякуя, Аникей женским вниманием не был обделен: любовницы, подруги. Но нынче совсем иное.

До слез его прошибало. Понимала душа: так надо, именно так надо жить — в радости и любви. Большими, сильными руками обнимал он девок, пел с ними:

Праздник тянулся долго, счастливо, до сладкой устали и крепкого сна.

После такого праздника, хорошо отоспавшись, Аникей словно молодел, сбрасывая с плеч долгую летнюю усталость, осеннюю стылость и прочее. В день-другой он разбирал дела неотложные и отправлялся в город, к семье: к жене и дочкам, оставляя за себя на хуторе человека стороннего, надежного, кого-нибудь из родни.

В нынешний раз очень кстати пришелся Иван, которого особо уговаривать не пришлось и долго объяснять не было нужды: за два месяца он своим стал на подворье и в хуторе. Но одно дело — хозяйские приказы выполнять, другое — остаться главным в хозяйстве, где две сотни голов скота, косяк лошадей, свиньи, овцы. А еще и люди, работники. Всех надо кормить, поить и за всеми глядеть, тем более у скотины отел начинается, на дворе — зима, а основной гурт — на ферме, поодаль от хутора. Там за главного теперь Сашка. Но за ним глаз да глаз.

Напоследок обошли и объехали все хозяйство. Аникей внушал и внушал Ивану:

— Никаких отговорок. Скотина зимой не должна стоять. Спасибо чеченам, научили. Зимой скотина тоже должна пастись. Она траву берет, даже под снегом. Ей это полезно. И сена меньше идет. А коням тем более. Они аж лоснятся. Тебенёвка такая пастьба называется. А нашим лодырям — все непогода: то ветер им мешает, то чичер. Выгоняй каждый день. Водопой не забывать. На речке проруби чистить. Отговорок никаких не слушай. Чуть что — сразу в пятак. Они по-другому не понимают. Или возьми нагайку. Ее тоже уважают.

Иван усмехнулся:

— Как я их бить буду? Все же люди…

— Как бить? Напрямую, говорю, в пятак, — поднял Аникей большой, костистый кулак. — Хочешь, пойдем, на примере покажу. Или нагайкой через спину. С потягом. Очень помогает.

— Не надо, — отмахнулся Иван. — Как-нибудь договоримся. Все же — люди…

— Это не люди, — сказал Аникей. — Людей здесь давно нет, — твердо постановил он. — Кто на людей был хоть чуток похожий, давно убег. Остались гнилые азадки. У людей, у настоящих, — объяснял он наставительно, — у них дела, планы, задумки: хорошо заработать, дом построить, машину хорошую купить, детей выучить, внукам помочь. А у моих работничков лишь одна думка: в склад забраться. Там, где канистры со спиртом. Вот забраться бы туда и загулять… Другого — ничего в голове. У одного — дочка. Но об ней голова не болит. Алименты я плачу. Иначе бы он в тюрьме сидел за неуплату. У другого — старая мать. Он не только пенсию ее пропивал, но последнюю одежку: платок, калоши, исподнее, даже смертное из сундука упер. Они и жрать лишь здесь у меня научились, — сказал Аникей и окликнул Сашку: — Иди сюда. Стой. Отвечай. Ты кофе любишь пить с молоком?

Сашка поскреб рыжую щетину, не больно понимая, но ответил:

— Люблю.

— А щи со свининой?

— Конечно, — хохотнул Сашка.

— А баб накачивать? А выпить?

Сашка отвел глаза.