Александр Мещеряков - Шунь и Шунечка

Шурочка была женщиной практической, судьба великой страны в общем и целом ее не беспокоила — лишь бы каждый по отдельности себя ощущал личностью. Сама того не ведая, Шурочка стихийно склонялась к поганой теории права индивидуума на человеческую жизнь. И в коммунистическую партию ни за что не верила, несмотря на лестное предложение немедленно вступить в нее:

— Я свою родину люблю, мне перед ней потом стыдно будет.

— Да где она, родина твоя? — спросил раздосадованный парторг.

В ответ Шурочка только обвела красивым жестом вокруг себя все триста шестьдесят градусов.

— Это же абстракция: как рай на земле построим, она сама собой аннигилируется в тартарары! — рассердился парторг, но Шурочка с ним все равно не согласилась.

Парторг тяжко вздохнул и показал ей спину. План по приему в партию провалился с треском, его ждал суровый нагоняй, но уговаривать Шурочку было выше его сил. Шурочка же еще раз убедилась в том, что скоро всей стране и всем нам настанет каюк. Никто еще не верил, никто еще на то не надеялся. Даже братец ее твердил, что тысячу лет продлится царствие Сатаны. Шурочка с его мыслями, конечно, соглашалась, но чувствовала по-другому.

И правда: развалилось мигом, раствор был замешан не на яичном желтке, а на козлиной моче. После того как безразмерная страна несколько сдулась и с готовностью сменила флаг, ее просторы немедленно покрылись слоем лузги. Люди и милиционеры разом решили, что семечки — вот это и есть национальный фастфуд. В недоумении перед этим открытием разом остановились заводы и фабрики. Тогда пришлось и Шурочке выкатиться колбаской из своего оборонного “ящика” и заделаться портнихой. Но она не нашла перемену огорчительной: ее всегда тянуло к мирной ручной работе, конвейерное производство неотличимых друг от друга ракет казалось ей унизительным для настоящего человека — произведения, согласимся, штучного. Поначалу Шурочка обшивала бедных, как она сама, барышень, потом представительниц среднего класса, желавших казаться лучше, чем они есть.

Писем от Романа она не получала. В Министерстве военно-морского флота ей отвечали: “А чего ему писать-то? Это ж служба, а не курорт, устает парень. Да ты не ссы, его уже в мичманы произвели, кормят хорошо. Не смотри, что здесь жрать нечего. В море — это тебе не на гражданке, стратегические запасы хавают”. И совали ей в нос корабельное меню на четыре тысячи калорий в сутки.

К Шурочке между тем зачастили боевые подруги бандитов. Она придумывала им умопомрачительные наряды с оборками-рюшечками, воланчиками-тесемочками. Стопочка фирменных этикеток от “Гуччи-Туччи” и “Коза Ностра” хранилась в железной коробке из-под новогоднего подарка, полученного ею на елке в Колонном зале. Заметая бородой снежный след, Дед Мороз мчался в оленьей упряжке прямиком в Кремль. А куда же еще? Стрелки часов на Спасской башне спешили к двенадцати. Шурке казалось, что мумия-Ленин, словно Кощей Бессмертный или, на худой конец, прекрасный принц, вот-вот восстанет из Мавзолея. Ей было страшно. Но конфеты она все равно слопала — с Вовкой напополам, отдав ему свои любимые ириски “Кис-кис”.

Шурочкины заказчицы проживали в загородных особняках. Своими бойницами и башенками они напоминали средневековые шато из детских книжек. В бойницах виднелись неразборчивые рыла, ведра с кипятком и смолой находились у них всегда под рукой. Дружки подружек занимались тем, что устраивали стрелки, массовые разборки и балы. Это была не жизнь, а анекдот про нее. Бандиты никак не могли позабыть про золотой век русской поэзии. “Кто там в малиновом берете”, — повторяли они свой урок, но дальше этих строк дело не шло. “А дальше-то как?” Дальше, к сожалению, они не помнили. Одевались же в малиновые пиджаки, прятавшие стальные кольчужки. Пиджаков Шурочка не шила — противно было. Да, нелегка была жизнь постсоветского человека. Была и будет. Флагшток-то остался прежним.

— Шурка-то, знаешь, что учудила?.. Я как увидела — матка в пятки ушла!..

В общем, от клиентов у Шурочки отбоя не было. Вот так вот, день за днем, стежок за стежком она и жила.

Вот и сейчас она в задумчивости перебирала шелка, примеряла друг к другу. С разбойных пор не так много воды утекло, но бандиты отличались сообразительностью и системным мышлением — они уже успели сменить свои попугайные клифты на строгие костюмы и пересесть в неприкосновенные депутатские кресла. Что могли — отняли, лозунг “Грабь награбленное!” потерял привлекательность, теперь во весь рост встал вопрос о неприкосновенности депутатской личности и охране ее добра. По думам — ближним и дальним — выползал шепоток: “Жидов совсем не осталось, как Россию спасать будем? Может, объявить репатриацию, чтобы бить кого было? Или борьбу с мировым терроризмом? Или, может, кого на царство позовем для обеспечения уличного порядка?” Шурочке же пришлось спустить в мусоропровод свои прежние этикеточки. Теперь она честно клеймила свои шедевры фамилией Tsaryova. Заказчицы с мужьями цокали языками: “А все-таки нет на свете более судьбоносного народца, чем наш. И иллюзии его монархические, слава богу, никуда на хрен не подевались”.