Андрей Аствацатуров - Не кормите и не трогайте пеликанов

– Ладно…

Я еще подумал в тот момент, что, когда приеду в Питер, вместо того, чтобы лечь на диван и предаться в одиночестве горьким мыслям, мне придется встречаться с каким-то Валей, чья попа способна воспринимать только английские свечи. Про себя я этого Валю уже назвал “нежная попа”, и вспомнил Эдика из нашего двора, толстого чернявого мальчика всегда в заграничной одежде. Нам всем тогда было по восемь-девять лет, а Эдику двенадцать. Его отец ездил за границу и привозил оттуда жвачку, а Эдик, когда выходил во двор, всех ею очень милостиво угощал. Помню, кто-то из нас принес жвачку “Ну, погоди!”, купленную родителями в гастрономе, и Эдик презрительно скривился.

– От этой советской жёвки, – сказал он, – у меня попа склеивается.

Помню, я представил себе попу Эдика – белую, сплошную, без разреза посредине, – и испугался. На всякий случай решил не есть никаких жвачек: ни советских, ни заграничных.

– Слушай, – Джек поднял вверх детский пальчик. – Там на кухне, на подоконнике, четыре пачки. Бери те, которые слева, это специально для Вали. Всё, давай… Будешь уходить – захлопни посильнее дверь. Понятно?

Я кивнул. О’кей, значит, пачки, которые слева. Джек протянул мне на прощание свою маленькую белую ладонь. Она оказалась на ощупь неожиданно мягкой, и влажной как моллюск, но само рукопожатие было тем не менее крепким. Однако подробно задумываться над этой странностью времени не было – мне еще предстояло помириться с Мисси.

Когда Джек ушел, я вернулся к своим вещам, еще раз на всякий случай все перепроверил, паспорт – билет на самолет; в кармане рюкзака даже обнаружил немного денег. Потом заглянул на кухню. Мисси сидела с голыми ногами в одной футболке, на которой был нарисован пеликан, и смотрела телевизор; Соня – Сунь Хун – мыла посуду.

– Время уезжать, – сказал я громко.

– Удачного путешествия, – бросила Мисси, не отрывая взгляд от телевизора – там показывали футбольный матч.

Мы разговаривали по-английски, но я снова каждую фразу мысленно переводил на русский, чтобы разговор получался глубже и драматичнее.

– Ну, ребята, – сказал я, – мне в самом деле пора.

– Ой, Эндрю! – Мисси вдруг вскочила со своего места, бросилась из кухни, но через несколько секунд вернулась, держа в руках два маленьких пакета, перетянутых веревками.

– Джек просил тебе напомнить. Это то самое лекарство для его друга.

Я сунул, не глядя, оба пакета в чемодан. Мисси приблизилась ко мне, крепко обняла, прижалась веснушчатой щекой к моему плечу, потом несильно ткнулась в него лбом.

– Береги себя, дорогой, о’кей? Все было мило. Я люблю тебя.

Я усмехнулся и поцеловал ее:

– Ты – тоже береги! Сонька – пока!

Соня – Сунь Хун – улыбнулась, и в знак прощания молча провела ладонью перед своим лицом, словно отгоняла сигаретный дым.

Небо было затянуто серыми тучами. Откуда-то сверху тревожно кричали чайки. Я тащил за собой чемодан и уже мысленно видел себя в Хитроу, проходящим паспортный контроль, потом досмотр. Я хорошо помнил этот аэропорт, металлические растяжки на потолке, напоминавшие паучьи лапы, приглушенный свет, полумрак, кофейные стойки, бары, бесконечные ряды кресел, среди которых каждый день копошатся люди. Сотни тысяч лет назад, в железный век, там была стоянка доисторических людей, такое же человеческое столпотворение. В полумраке древних времен недочеловеки копошились в земле, толкались, кричали друг на друга, испуганно прислушиваясь к каждому звуку, особенно если он доносился откуда-то с неба. С тех пор тут всё не сильно изменилось. Та же стоянка, такое же столпотворение, те же крики, тот же страх перед небом.

История до последних лет почти не двигалась, хотя столетия ползли одно за другим почти исправно. Век железный сменялся веком каменным, потом деревянным, потом снова каменным. История возвращалась, пока не настал наш век – век пластмассы. То, что было крепким, твердокаменным, твердолобым, – размягчилось, сделалось водянистым, пластичным: посуда, здания, автомобили, философские теории и даже люди с их мыслями.

Станция метро – прижатая к земле клюквенная каменная постройка с оконными полукружьями на втором этаже – выглядела самым обычным образом и оттого показалась мне зловещей. Под бдительным взглядом огромного африканца я прошел турникет и слился с толпой.

– Я вам сейчас все растолкую, про Африку и вообще, и про то, Андрей Алексеич, как важно быть бдительным… – белёсый кладет передо мной на стол лист бумаги, извлекает из нагрудного кармана разноцветную ручку и эффектно ею щелкает. – Вы готовы меня слушать?