Александр Иванов - Я грустью измеряю жизнь

И тогда откроются все границы,
Смоются гримы ночи и дня,
И я, даже не будучи принцем,
Буду играть роль короля.

Чувства настороженные, как птицы,
Из пересеченья взглядов, глаз
Должны бы перелиться
В звучащий под сурдинкою экстаз.

И муки мук глухонемого
С закрытою печатью на устах,
Познавшего и испытавшего так много,
В мечтах сказать бы только: «Ах!»

Ах! Вошел в иное измененье
И ахнулся об пересеченье времён косяк,
У них, у женщин, другое измеренье,
И чувства у них в ветвях.

Не спрашивай. Что я тебе отвечу?
Задуло ветром мои свечи,
Ты видишь, уже вечер,
И смерть крадётся. Чу!

Март. Начинаю рифмовать.
Весна… шампанское… кровать.
И это дело всегда канало,
И не нужна мне рябь канала.

Начнём сначала. Улица… путана,
Всегда как тайна, и нежданна,
Круговерть от века,
И мне пора в аптеку.
Всё повторится вновь,
Пока играет кровь
И будем цепь у человека,
Улица… фонарь… путана и аптека.

Разрушилась мечта, вернее,
Не мечта, а представленье,
Когда казалось, что мгновенье
Вновь повернёт всё навсегда.

Пришла сырая явь,
Беззубая, с вычурной причёской,
С мышлением, вычёркивающим «Я»,
Упёртым, косным.

«Я», собственно, и нет
И жизни прошлой тоже,
В мозгах разрозненный букет
Чувств глупых и ничтожных.

Снег безмолвия, забвенья,
Буду слушать я тебя,
Оборвались звенья,
А забыть нельзя.
По нехоженому насту
Мне заказан путь,
Впереди ненастье,
Некуда свернуть.

Снег всё сыпет, сыпет,
Прошлого следы покроет,
Только память это не засыплет,
Будет биться под покровом.

Весна шалая наступит,
Бросит зелень на луга,
Память, баба в ступе,
Не унимется никак.
Будет нюхать, будет летать,
След не может взять,
И не знает — скоро лето,
Всю траву в стога стягать.

И стоят стога сторожевые,
Смотрят, что нельзя,
Память как бы строгая
Прячет, ищет самое себя.

Никто не знает, как писать стихи,
Проси — не проси Богородицу.
Это будто порыв стихии
Или просто как котята родятся.

Здесь есть какое-то чудо,
И ты как будто и ни к чему.
Ритм и слова берутся откуда?
И сам обращаешься ты к кому?

Я понял, что пишу для себя,
Не нужен мне нудный критик,
И, ткань стихов своих теребя,
Я сам для себя аналитик.

Когда догорит мой костёр в темноте,
Седая зола и угли осядут,
Стихи мои в забытье
Кольцами дыма на землю лягут.

Между нами стена высокая,
Которую мы построили сами.
Между нами открытая дверь,
В которую мы стучим кулаками.

Между нами пощады нет,
И каждый считает раны.
Между нами прощенья нет,
И один другому кажется странным.

Между нами большие леса,
В которых заблудиться можно.
Между нами нейтральная полоса,
Которую перейти невозможно.

Прямые параллельные линии
Сольются где-то в беспечности.
Две наши грешные души
Соприкоснутся в вечности.

Я нехотя ложусь в свою постель
И знаю — придёт моя «поклонница»,
И точно — словно из стен
Классною дамой выходит Бессонница.

У изголовья кровати она становится,
И как только начинаю засыпать,
Вот эта самая сухая Бессонница
Сквозь зубы цедит: «Не спать. Не спать!»

Я в адовой муке мечусь
И спрашиваю: «Какая тебе награда?»
Она, в голосе не изменившись ничуть,
Мне отвечает: «Так надо. Так надо».

Я вспомнил: чтобы врага победить,
Надо из него сделать друга,
И дабы это в жизнь претворить,
Позвал её: «Слушай, иди сюда, подруга!»

Мы в бешеной скачке неслись
Навстречу красной заре экстаза,
И когда наши тела её прошли,
Я восхищенно воскликнул: «Какая баба!»

Утром проснулся — она рядом лежит
И уже ничем не беспокоится.
Видимо, я её «бес» лишил,
И стала она томною «сонницей».

Самое чистое время — рассветное,
Когда ещё не проснулась река.
В воздухе висит что-то Заветное,
И тихо внемлют ему берега.