Алексей Кобленц - Полное лукошко звезд

В отсутствии мужа она звонила и делилась впечатлениями от собственной жизни. А поскольку ее орел-добытчик с завидной периодичностью и постоянством вылетал из теплого семейного гнезда в поисках корма насущного, то звонила она часто. Даже можно сказать, слишком уж часто. И всякий раз, всякий убийственный раз он должен был выслушивать ее — мне очень жаль, что у нас так все вышло, я все для нас с тобой делала, ты не оценил, ты обронил меня — всякий тягучий раз! А у нее все в порядке. Вот буквально вчера вернулись из Египта. Это какая-то сказка, сон какой-то наяву! Ах, да — дети успели рассказать, конечно. Непонятно только — чего это они таскаются к такому-то отцу… Да потому что отчим гораздо гораздее такого-то отца: знает, чего хочет, всего добивается, обеспечивает, между прочим, чужих детей! Как всегда настойчива в суждениях, как всегда губительно безаппеляционна. Да, дорогая… Да, милая… Конечно. Он слишком покладист и сговорчив. Скорее всего эта-то черта его уживчивого характера никогда и не давала ей покоя. Да, дорогая… Да, милая… Нет, ну она не могла его, постылого слышать! Что эт` за мужик?! Что эт` за мямля?! Сколько лет истрачено на этого некудыгу!!! Ну, кто такого вытерпит, какой здравомыслящий человек?.. Но: звонила всегда она! Черт ее… — напомнить о себе, что ли?.. Всколыхнуть былое, укорить за прожитое?.. Черт ее знает — зачем! Сегодня прибегали дети. Хорошие, хорошие у него дети. Так что пусть она говорит там себе что хочет. Да, дорогая… А она ведь любила, она ведь надеялась на возрождение его человеческого облика! И что же она получила за свои ожидания? Тррряпка! Наконец-то он насладился заслуженным покоем, вытер рукавом старой рубахи подпотевшее от телефонного натиска ухо, вкусно затянулся сигаретой… Что же, милая?. Так тому и быть! Просто он очень сильно любил ее, прямо вот с тех самых, с тех самых-самых пор и по сию секундочку любил. Сильно. По-своему! Навсегда! А что у нее? — спрашиваю я сам себя, сторонним наблюдателем анализируя их «веселые» отношения после давнишнего разрыва… Нет, не так! Глядя на них, больше всего меня коробит один вопрос: а я умею любить? Вот так, как он, умею? Да, дорогая… Конечно, милая… Бог знает. На том конце провода я вижу совсем еще не старую, обеспеченную и красивую женщину, любовно перебирающую фотографии прошлого. Это ее свадьба… Это их свадьба! Она вытирает слезы привезенным вчера из экзотического Египта ярким веселым платочком и вышвыривает его в мусорное ведро. С возвращением, дорогая… Ты дома, милая.

Приходила радость. Она удобно усаживалась на стареньком и вовсю облупившемся крылечке, улыбалась солнцу, грела свой очаровательный носик и уморительно чихала от ярких и ласковых его бликов. Приходила радость! Она безостановочно тараторила о будущем, тепло вспоминала прошлое, умело выбирая из него только самое-самое заветное и дорогое, располагаясь все же всей своей лучезарностью на настоящем… И как мы без нее не хотели, как мы противились ее уходу или ее отсутствию, и как мы боялись говорить о ней в прошедшем времени! Ну, в самом-то деле!.. Ну что это за фраза-то такая за не кошерная: «Приходила радость.»?.. Мы тебя ждем и подставляем тебе ладошки в ожидании… Приходи скорее! Слышишь?.. Да и чего там — скорее?.. Сейчас же, немедленно чтобы была здесь вот, у нас!!! Чуешь, что ли?… Бегом!!!

Скорее, скорей!.. Мне приветливо машут руками, мне улыбаются, мне желают добра. Я сейчас! Вот только… Только вот… Иду я, иду! Все время ведь что-то мешает, обязательно мешает и не пускает туда, куда надо, куда должно. А я иду, я все равно иду, в кровь стаптывая подошвы и достаточно уже заметно задыхаясь при ходьбе. А кому легко?.. Если вдруг сяду или если вдруг лягу поперек дороги — перестанут, интересно, ждать?.. Вернее — я сам перестану ждать, перестану искать, надеяться, тянуться, торопиться… Перестану! Сколько ее еще, моей дороги? Ведь совсем и не густо километров… Правда?.. А?.. И пока она у меня под ногами, я благодарен ей, ее сущности и ее празднику. Чего ж вы там прекратили? Давайте-давайте!.. Машем, улыбаемся, не прячемся!! Я все вижу! И я иду…

Шо ви хотите, если под нищенской шапкой у него буря, а под стареньким пальто у него больное сэрдцэ? — спросила Одесса, поманив его, бездомного, теплой ласковой волнушкой. Такие не мерзнут, он в доску наш! — безапелляционно заявил Новосибирск. — Он хоть продышится тут на чистом морозном воздухе. Как интересно, как мило, как загадочно! — заволновались Париж с Берлином и иже с ними Мадрид. — Нам бы тоже хотелось… Мне бы тоже хотелось, но имею то, что имею! — развела базар Москва, да еще для ясности добавила, разгоняя над собой автомобильный выхлоп и шугая полуголодных пичуг. — Не тревожьте, не трезвоньте и не лапайте его. Дайте нам с ним тут вначале спокойно разобраться, дайте успокоиться, потому что вас много, а надо… А он и сам, по-правде, не знал — что ему надо, где ему надо и с кем… Просто вместе со своим родным городом он имел то, что имел. Просто. И простота эта тянулась сквозь всю его неприкаянную жизнь. И ничего ведь не было: не было лазурного берега, северного сияния, гнущихся от спелых плодов веток инжира, безумно красивых певчих птиц на деревьях… Было просто. Хорошо оно, плохо ли — было все как есть!