Александр Иванов - Слова

Антоныч вспомнил, что нечто подобное он испытывал примерно год назад, да-да-да, как раз тоже на святках. Утром он тогда проснулся с противным состоянием похмелья и, ничего не добившись от жены, вышел из дома. Идти было некуда, в «ханырке» пусто. И тогда у него возник замысел — сделать пару посылочных ящиков, срочно продать их, и поправка здоровья ему была бы обеспечено.

Вначале фанера пилилась плохо, неровно двигалась пила, затем движения стали точными, выверенными, и, словно играючи, Антоныч сделал первый ящик. Поставил его на верстак, крепко похлопал ладонями со всех сторон и остался доволен.

Сидел, курил и смотрел на ящик. Начал представлять, как одна семья, ну, предположим, дед с бабкой заполняют чем-то посылку, а другая семья — и в ней обязательно как бы внучок — открывают ее с нетерпением, достают содержимое и радостно удивляются, а внучок так и ходит вьюном вокруг посылки. Антоныч встрепенулся, подошел к ящику и сделал пропилы в нем, чтобы можно было пропустить шнур, и тогда посылку будет нести удобней. Потом представил, что острыми углами ящика можно порвать одежду или там чулки, и большим драчевым напильником ликвидировал углы. Ящик получился округлым, ловким, таких Антоныч раньше не делал. Точно таким же он сделал и второй ящик и тоже долго смотрел не него. Пить не хотелось. От теплого ласкового ощущения в груди Антонычу стало тесно в сарае, он взял снасти и пошел на подледный лов.

Вот и сейчас, ощущая то же самое тепло, Антоныч смутно улавливал связь между тем состоянием, прошлогодним, и теперешним. Опять же смутно и трепетно он понимал, что прикоснулся к чему-то важному для себя, может быть, самому главному в жизни. Антоныч взял бутылку и пошел в дом. Молча поставил вино на середину стола. Андреевна испуганно-удивленно спросила:

— Отец, откудова у тебя это?

— Господь Бог послал, — значительно ответил Антоныч и пошел спать.

С тех пор Антоныч на пьет. Позже он узнал от соседки под большим секретом, что в тот самый вечер Андреевна, увидя, что муж пришел домой под хорошим хмельком, вынесла под фартуком тайком «гостевую» бутылку вина и впопыхах, наугад, засунула ее в сарае в ту самую «ханырку» Антоныча, ничего не подозревая о ее существовании. Андреевна настрого предупредила соседку не говорить всей правды Антонычу. Ей казалось, что если он узнает правду, то непременно запьет.

Антоныч узнал все это, но не запил. Он стал жить по каким-то своим внутренним правилам. Он не понимал ясно смысла этих правил, как и смысла жизни вообще, но определенно чувствовал связь между ними и тем легким, светлым теплом в груди, которое у него появилось и которое как бы распространялось на окружающих.

Как-то Антоныча спросили о чудесном, потустороннем, имея в виду и его собственное отрезвление. Антоныч улыбнулся слегка и ответил вроде бы не к месту сказанной приговоркой, впрочем, им же и придуманной:

— Смеясь и играя, мы учимся жить.

Ночью сквозь сон я почувствовал боль в груди слева. Она, как пружина, сжималась в силе своей все более и более, я, наверное, даже проснулся, и когда казалось, что я этого сжатия не выдержу, боль в один миг прекратилась и по телу прошла приятная волна теплоты и истомы. И я опять, как мне кажется, впал в забытье.

Утром я пошел к школьному стадиону. Солнце еще не взошло, но на месте его всхода лимонно-желтым цветом окрасилось небо. Я вдруг неожиданно для себя сказал всходящему солнцу: «Спасибо», — и начал свой бег. При беге я не чувствовал тяжести своего тела, оно казалось легким, невесомым; пространство, воздух вокруг меня были свежими, чистыми, и я впитывал его будто не только легкими, но и всем телом.

На повороте круга я увидел стоящую Варю, она приветливо-пригласительно махала мне правой рукой и, как всегда, радостно улыбалась. Я как-то опешил и в некоторой растерянности продолжал бег. Растерянность моя еще более усилилась, когда чуть поодаль я увидел Михаила Ивановича, подполковника в отставке. Он в приветствии приподнял правую руку и почтительно поклонился. Наконец меня осенило:

— Господи, так ведь они уже умерли. Подполковник в прошлом году, Варя не далее месяца тому назад.

Я пошел шагом и начал осматриваться. Теперь не только то место, где всходило солнце, но и все пространство было наполнено лимонно-желтым чистым светом. Одежды у Вари и у Михаила Ивановича были как бы шафранового цвета, а кожа рук, шеи, лица отдавала какой-то неестественной голубизной. Я даже подумал, что вот такое делают киношники в своих фильмах, но от этой мысли мне легче не стало, и в той же растерянности, но с удивительно легким телом я направился к дому.