Элиф Батуман - Идиот [litres]

Пока никто не смотрел, я вернулась к столику, где мы оставили вещи, нашла свою сумку и закурила. После первой затяжки у меня где-то позади глаз появилась энергия – слабая, но ощутимая. Вдруг среди курток и сумок я заметила Шерил с поникшей головой под пушистой шевелюрой. Я поприветствовала ее, она подняла на меня меланхоличный взгляд. У нее был вид больной собачки.

– Мне нехорошо, – произнесла она. – Вот бы Питер увез нас отсюда.

Ощутив приступ жалости к нам обеим, я предложила скинуться на такси.

– На улице стояло несколько машин, – сказала я.

– Ты можешь ехать, – ответила она после долгой паузы. – Думаю, уезжать раньше Питера – невежливо.

Что тут возразишь? Я еще раз затянулась.

– Питер говорил – ты из Турции, – рявкнул знакомый голос.

– О, привет, Габор, – ответила я.

– Мне интересно, как турки относятся к распаду Османской империи, – сказал Габор. – Сегодня вы – самая большая империя в мире, а завтра – республика размером с Техас.

– Ха, забавно, – произнесла я, ища глазами пепельницу.

– Интересно узнать типичную точку зрения турков.

Пепельница стояла через несколько столиков. Когда я вернулась, Габор продолжал выжидающе на меня смотреть.

– Примерно такая же, как у венгров – на то, что их республика – размером с Южную Каролину.

– Ха! – воскликнул Габор. – Трианонский договор! В точку!

В хостел мы вернулись в три часа. Дон болтала без умолку – даже когда чистила зубы. Подушки оказались того же размера, что и в Ивановой мансарде. Дон стала тестировать радиочасы, из-за чего в комнате зазвучал венгерский женский голос. В попытках приладить свое туловище к гигантской подушке я уснула.

Следующее, что помню, – Луи Армстронг с песней «Какой чудесный мир»: «Я вижу, как друзья жмут друг другу руки, спрашивают, как дела. А ведь они говорят: “Я люблю тебя…”»

Я вспомнила времена, когда мы с Иваном жали друг другу руки, и на глаза навернулись слезы.

Женская душевая в общаге оказалась просторным кафельным помещением без перегородок – просто ряд душевых головок.

– Точно как в фильмах про концлагеря! – воскликнула Дон, стягивая через голову юбку и вылезая из трусов. У меня перехватило дыхание. Взрослая жизнь щедра на удары. Я разделась и повесила одежду на металлический крючок.

– Надеюсь, то, что здесь течет, – это вода! – весело крикнула Дон, включая душ. Я оглянулась посмотреть, но тут вспомнила, что мы совсем без одежды, и отвела взгляд.

Душ был превосходным – мощный напор и почти нестерпимо горячая вода.

– Как горячо, – сказала Дон. – Пол наклонный. Зачем я только трачу время на бритье ног? – Через минуту от душа Дон в сторону слива хлынул каскад пены. Такой же каскад низвергался по моим плечам.

– Разве не печально, что девочки куда больше стесняются своего тела, чем мальчики? – сказала Дон. Я согласилась: печально.

В восемь утра мы встретились на станции, чтобы электричкой поехать в Сентендре – живописный исторический городок на Дунае, как объяснил Питер. Андреа принесла кифли – рогалики, которые первыми испекли венгры в честь венской победы над турками, потом Мария Антуанетта познакомила с ними Париж, где кифли стали называть «круассанами». На вокзале в Сентендре мы карабкались к выходу по двум сломанным эскалаторам в бетонном желобе, исписанном граффити. Я прочла свое первое полное предложение письменными буквами на настоящем венгерском языке. «Здесь был Янош», – сообщало оно.

Мы вышли на солнечную, смутно знакомую площадку. Через секунду я узнала современные солнечные часы, китайский ресторан и то песчаное место, где у Ивана перегрелась машина. Так значит, мы ездили в Сентендре. На сей раз путь лежал не вдоль реки, а по извилистой дороге в старый город. Там было полно сербских церквей. Мы прошли мимо Музея марципана с марципановым Элвисом в окне и остановились послушать слепого аккордеониста. Питер в такт музыке хлопал в ладоши, заглядывая нам по очереди в глаза и улыбаясь. В оформлении православного креста присутствовал пронзенный змей, символ победы над турками. Оуэн умел читать старославянские надписи. Какие-то сербские купцы возносили Богу хвалу за конец чумы.

В церкви узнаваемо пахло церковью. Фрески на хорах написала одна художественная община. Христос и апостолы с весьма специфическими, человеческими лицами сидели рядами, устремив взгляды вперед. Так порой выглядят люди, которых видишь в самолете по дороге из туалета к своему месту. Собор был «построен далматинцами».