Тадеуш Ружевич - Избранное

Вся моя жизнь сразу переменится. Что из того, что я до сих пор жил, как слепец. Мою жизнь озарит великий свет. Новое солнце зажжется надо мною. В чистом голубом небе огромное солнце, белое, оранжевое. С завтрашнего дня мое лицо всегда будет обращено только к нему. Пока человек молод, он уверен, что может изменить свою жизнь в любой день. Стоит захотеть — и с завтрашнего дня все изменится, и сам он станет совсем другим человеком. Главное — принять решение. Но проходит день, проходит другой, недели, месяц за месяцем — и никаких перемен. Самое большее, что может сделать обыкновенный, средний человек, если он не Наполеон и не святой Павел, это «бросить» курить, да и это редко кому удается. Мы летели над морем, сквозь тучи я видел лазурные изумрудные дали, смотрел на белый пароход, который казался величиной с пенал. Видел я полукружье залива и место, где море встречается с сушей, обрисованное четко, как на карте.

— А вы часом по ночам людей не пугаете? — спросил я невзначай Ядзяка.

Он взглянул на меня с удивлением.

— Кто вас знает, может, вы во сне дрова пилите, — пояснил я свой вопрос еще остроумней.

Он догадался.

— Да что вы. Я сплю как сурок.

— Извините за нескромный вопрос, но такие вещи надо учитывать заранее, чтобы потом не было неприятностей.

— А я и не думал обижаться, — заметил Ядзяк.

— Храп ужасная вещь, разумеется, не для того, кто спит, а для того, кто, проснувшись, вынужден его слушать. В Америке из-за храпа супруги частенько даже разводятся.

— Если бы я храпел, я бы от вас этого не скрывал, — сказал Ядзяк с некоторым раздражением, — впрочем, наш уговор вполне проблематичен, скорее всего, я воспользуюсь предложением сослуживца… — Ядзяк на минуту умолк. — Такси бойтесь как огня. Цены дикие, — продолжал он, словно бы пытаясь смягчить резкость предыдущей фразы, — а таксисты такие рвачи, но меня это не пугает. Я прошел такую школу, ого-го, и шкура у меня теперь как у слона… Главное, чтобы дети были здоровы и чтобы им жилось лучше, чем их отцу. Я вкалываю как проклятый, но жена и дети имеют все. А со всякими идеалами давно покончено. Я верил в идеалы, а мой шеф…

Тучи под нами теперь были похожи на толстый, свалявшийся ковер или же на целое море простокваши, а над нами было ясное, темно-голубое небо, и солнце бросало на крыло самолета свои лучи. Спорить с Ядзяком мне не хотелось. Я не собирался ни опровергать его взглядов, ни навязывать ему своих. У каждого своя философия, и каждый строит свою жизнь, если он верующий — по божьим законам, если же не верующий — по законам, установленным людьми. А за всеми нами, слава богу, присматривает еще и полиция. И слава богу, что присматривает за всей нашей овчарней, не то все мы, несмотря на божьи и человеческие законы, поубивали бы и скушали друг друга. Вспомнил я и о своей жизни, но воспоминание это мелькнуло подобно молнии, скорее похожее на чувство, чем на фильм, где одна картина сменяет другую. А Ядзяк достал из кармана блокнот и углубился в какие-то подсчеты. Время от времени он бросал взгляд на свои брюки, на которых все еще отчетливо проступали контуры кофейных пятен. А потом зажглись огни. Огни аэродрома и огни Вечного города. Белые, красные, зеленые, оранжевые, голубые огни. За автобусный билет я заплатил пятьсот лир и все старался не потерять из виду свой чемодан. Погрузка была произведена быстро и ловко, и автобус двинулся в сторону освещенного вечернего неба. Из разговоров попутчиков я понял, что автобус едет до самого центра, до Air Terminal [46] Аэровокзал (англ.) . . Когда автобус уже тронулся с места, в него вскочил Ядзяк. «Сослуживец не пришел, наверное, на вокзале встречает…» — к величайшему моему смущению на весь автобус проорал Ядзяк и принялся энергично пробиваться ко мне. Он был явно не в себе, волосы были растрепанны, воротничок рубашки расстегнут, с лица лил пот. К груди он прижимал раздутый потертый портфель. Ему удалось сесть впереди меня. Был вечер, за окном мелькали поля, луга, деревья, дома, огни. Ядзяк вынул из кармана зеленую расческу, маленькое зеркальце, стал причесываться. Потом обернулся ко мне, для этого ему, наверное, пришлось залезть на сиденье с ногами, потому что он буквально свесился через спинку кресла.

— Ну как насчет комнатки — снимем на двоих?

— Еще посмотрим, неизвестно, будут ли свободные номера, вы ведь не заказывали, приедем — поглядим…

— Будут, будут… сезон только начался; ну как, уговор остается в силе? В том случае, конечно, если Адам меня не встретит. Но я почти уверен, что он ждет меня на вокзале. Мы ведь едем до самого центра. До центрального вокзала. Я все заранее изучил, чтобы потом не тыкаться, как слепой щенок. А времени всего пять суток. Не знаешь, как выкроить свободный часок на осмотр достопримечательностей. Но я дал себе слово: даже если буду валиться с ног от усталости — сами знаете, сколько в командировке дел — все равно осмотрю Колизей, Олимпийский стадион, собор святого Петра… быть в Риме и не увидеть папы? Его-то как раз и не увидишь… Вы слышали анекдот про еврея в Риме? «Слушай, Моня, ты был в Риме?» — «А почему бы и нет…» — «Ну и как там папа?» — «Папа? Так себе, ничего особенного. Вот мама — это да, цимес…» Слышали этот анекдот? Анекдот старый, с такой бородой, но в нем что-то есть… «Что папа… мама — это да…» А еще говорят так: «Поехал в Рим, приехал в Крым». — Ядзяк расхохотался. Я тоже из вежливости улыбнулся. Разумеется, анекдоты эти стары как мир, их даже трудно назвать шуткой. Но когда рассказывающий смотрит на нас с надеждой и сам первым смеется, то мы хотя бы из элементарной человеческой вежливости стараемся ответить улыбкой.