Этгар Керет - Внезапно в дверь стучат

— Простите, — сказал он хрипло, со слезами в голосе, — простите. Извините.

— Она вас любит, — сказала пожилая дама на беглом английском. — Смотрите, смотрите, как она лижет вам лицо. Никогда не видела ее такой с чужим человеком.

Этот рассказ — лучший во всей книге. Более того. Это — лучший рассказ в мире. И так решили не мы — так единогласно решили десятки независимых экспертов, в лабораторных условиях сравнивших его с репрезентативной выборкой из мировой литературы. Этот рассказ — уникальная израильская разработка. Вы спросите, как вышло, что его сочинили мы, а не американцы? Знайте, что американцы тоже задаются этим вопросом. И что немало руководителей из американского издательского мира лишатся своих должностей, потому что в нужный момент у них не было ответа на этот вопрос.

В точности как наша армия — лучшая армия в мире, так вот и этот рассказ. Перед вами революционная разработка, на которую выписан патент. Выписан где? Так вот же, в самом рассказе. В этом рассказе нет фокусов, нет покусов, нет движущихся частей. Он целиком отлит из сплава глубинных озарений и алюминия. Он не ржавеет, не раздражает, но — что есть, то есть — поражает. Он очень современный, но и вневременной. Тут только история рассудит. Кстати, по мнению многих строгих, она уже рассудила, и он оказался супер.

«Что в этом рассказе такого? — спрашивают люди наивно или наивничая (это уж смотря какие люди). — Что в нем такого, чего нет в рассказах Чехова, или Кафки, или Хрен Кого?» Ответ на этот вопрос сложен и пространен. Пространней, чем этот рассказ, но менее сложен. Потому что сложнее, чем этот рассказ, не бывает. И все-таки мы попытаемся ответить примером. В конце этого рассказа, например, в отличие от рассказов Чехова или Кафки, между прочитавшими его правильно будет разыгран автомобиль «мазда-лантис» оттенка «серый металлик». А между прочитавшими неправильно будет разыгран другой автомобиль, подешевле, но не менее серый и не менее металлик, чтоб они не расстроились. Потому что этот рассказ здесь не для того, чтобы смотреть на вас сверху вниз. Он здесь для того, чтобы вам стало хорошо. Как там написано на салфетках в бургерной около вашего дома? «Понравилось — расскажите друзьям». Понравилось — расскажите друзьям. Не понравилось — расскажите нам. Или, в данном случае, рассказу. Потому что этот рассказ не только повествует — он еще и слушает. Его слух, как говорится, обращен к сердцам общественности. И когда рассказ надоест общественности и она попросит положить ему конец, он не будет волочить ноги или хвататься за рога жертвенника. Он просто закончится.

Н о если в один прекрасный день, типа от ностальгии, вам опять его захочется, он всегда будет рад возвратиться.

Ночью, накануне полета в Нью-Йорк, жене Гершона приснился сон.

— Все было такое настоящее, — говорила она, пока он собирал чемодан. — Бордюры были покрашены в красный и белый, а на столбах объявления о продаже квартир, такие, знаешь, с отрывными язычками, совсем как в жизни. И даже был человек, который кусочком газеты собрал с тротуара дерьмо своей собаки и выбросил в урну. И все было такое обыкновенное, такое повседневное.

Гершон пытался запихнуть еще немного одежды и брошюр в чемоданчик, еще и еще. Обычно жена помогала ему собираться, но сегодня она была настолько захвачена этим своим таким настоящим и таким подробным сном, что даже не предложила помочь. В реальном мире сон, видимо, не продлился и десяти секунд, но она рассказывала так пространно, что Гершон был уже на грани слез. Через три часа ему предстоит лететь в Нью-Йорк, чтобы встретиться с самым крупным на свете производителем игрушек (причем когда мы говорим «самым крупным на свете», мы имеем в виду не просто красивые слова, а экономический факт, основанный на множестве финансовых документов), и этот производитель, если Гершон правильно разыграет свою карту, может купить права на настольную игру «Стоять, полиция», которую Гершон придумал и разработал, а потом превратить эту игру в «Монополию» двадцать первого века, ни больше ни меньше, и пускай это не покрашенные в красный и белый бордюры и не собачье дерьмо, которое собирают куском помятой экономической колонки, но все-таки хотелось бы, чтобы шанс на успех такого масштаба вызывал у жены чуть больше энтузиазма.

— …И тут передо мной внезапно возникает мой папа с детской коляской и говорит мне: «Посторожи ее». Вот так прямо. Оставляет мне коляску и уходит как ни в чем не бывало, — продолжала жена Гершона, пока он пытался, безо всякого успеха, застегнуть молнию на чемодане, — а малышка в коляске такая печальная и одинокая, как старушка какая-нибудь, и мне захотелось просто взять ее на руки и обнять. И все было такое настоящее, что когда я проснулась, не сразу поняла, как это я перелетела с улицы в нашу спальню. Знаешь, как это бывает?