Дмитрий Пригов - Места

Нынешний одежный дизайн шагнул очень далеко, превосходя в изобретательности все прочие области художественной активности.

Ведь, действительно — и красиво, и оригинально. Когда я буду собачку прогуливать, можно не таскать с собой бесчисленные сумки, а все складывать в этот домик.

Все вокруг как-то очень уж, даже чересчур упорядочено. Я определяю это для себя как геометрическое нечто. Оно выражается в неких прямых светящихся, похожих на неоновые, вертикальных линиях, заполняющих все бескачественное пространство. Линии вплотную придвинуты к моему лицу, профиль которого я сам вижу со стороны неким черным силуэтом на темноватом же фоне, пересекаемом ими. Потом, оказывается, что линии — это швы, прошивка темно-серого парусинового мешка, скроенного по тому типу, в каких на Западе упаковывают покойников (я это неоднократно видел в кино и отмечаю про себя: да, как в кино. Значит, все верно — мешок для покойников).

Я не вижу, но достоверно знаю, что в мешке мой сосед, который нарушил какое-то основополагающее, фундаментальное жизненное правило. Вообще-то он вполне приличный, дородный мужчина, с которым я, правда, весьма шапочно знаком. Вроде бы даже я спутываю его со своим отцом, хотя внешне отец нисколько не походил на него. И вроде бы я сам запаковал его и должен вот теперь убить.

Неожиданно вокруг оказывается полно животных. Они достаточно мелкие, почти карликово-игрушечные. Они вертятся под ногами. Даже ластятся. Я беру на руки маленькую кошечку. Она смотрит мне прямо в глаза. Я вспоминаю, что вроде бы это и есть соседская кошка, хотя там была как раз собака, которую сосед регулярно выгуливал. Но неважно, меня не смущает это несоответствие. Кошка не проявляет никаких эмоций, только глядит широко раскрытыми глазами какого-то полевого зверька. Значит, все правильно, я должен убить.

Как-то неловко вывернув кисть руки, приставляю оказавшийся у меня пистолет к мешку и стреляю. Звука не слышно, но рука вздрагивает.

Все происходит неким замедленным рутинно-процедурным способом. И тут же меня охватывает ужас: ведь я — убийца. Ужас несколько, вернее, даже в полной мере литературный: я, мол — Убийца. Внутри же меня ощущаю бередящее неотменяемое чувство, что убивать-то, собственно, было и необязательно, что убил я чуть ли не по собственной воле и инициативе, никем к тому не понуждаемый. Кошка уже от меня отвернулась и даже как будто высвободилась из моих рук, но по-прежнему висит на уровне моей груди. Я все хочу заглянуть ей в лицо, чтобы удостовериться в правильности содеянного, но не удается.

А вот уже не оказывается ни пистолета, ни мешка, ни огней — ничего! Только одно чистое смятение.

Тут вспоминаю, что сосед-то давно умер сам по себе без всяких подобных эксцессов. Даже припоминаются некоторые сцены его похорон — вынос гроба, музыка, моя мама почему-то вся в слезах. Но полной уверенности в том, что он давно умер, все-таки нет. Однако все равно несколько легчает.

Потом и вовсе понимаю, что это во сне. И полностью отпускает.

Начинается все невнятно. Сижу в каком-то кафе. Вернее, мрачноватом, шумном и дымном пивняке. Смотрю на все это сверху. И на себя тоже. Вижу поблескивающую лысину и отмечаю, что она не такая уж и неприглядная, как я предполагал, до сей поры не имея возможности обозревать ее с такой точки зрения. Приятно. Кругом шумят и говорят:

— Не трогайте их, не трогайте их, они же немцы. —

Замечаю двух неказистых мужчин. Видимо, военнопленные — догадываюсь я. Но их вид ничем не выдает ни их немецкости, ни указанной военнопленности. Некий мужик с тяжелым жестким лицом, исполненный недоверия, начинает приставать к одному из них. Тот не реагирует. Я вижу эту сцену уже крупным планом, как будто стою вплотную, в первом ряду окружающей толпы. Но в то же самое время сижу за отдельным столиком в стороне, наблюдая все это с отдаления.

Другой весьма складный и приглядный немец тоже оказывается около желчного крупного мужика и с блаженной улыбкой, видимо, не желая доставлять чрезмерную боль, крутит ему руку. Мужик не сопротивляется. Это выглядит достаточно жестоко. Но никто не комментирует происходящее. Просто молча наблюдают.

Встаю и ухожу. Прохожу мимо какого-то светящегося в темноте стеклянного кафе и понимаю, что это все буквально рядом с моей комнатой — именно не домом, а комнатой. То есть, в огромной многокомнатной коммунальной квартире времен моего детства в Сиротском переулке по соседству с Даниловским рынком. Все помещения квартиры, кроме моего, заняты подобными кафе и прочими увеселительными заведениями. Оттуда доносится шум веселья, громкие выкрики. Прикидываю, что было бы полезно для моей карьеры почаще посещать их. Почти у всех моих приятелей есть такие же по соседству, и они там проводят почти все время, заводя нужные знакомства.