Дмитрий Пригов - Места

Все, пораженные, молчали.

— Поня-яя-тно, — чуть растягивая гласные, произнес начальствующий (понятно ли?!). — Хорошо. Вопросы будут? — Вопросов, понятно, не последовало. — Ну ладно, ты тогда… ты иди. А мы еще задержимся немного. — Он глянул на сидящих в стороне. Те безмолвствовали. Уже почти у порога он снова окликнул старого знакомца. — Только, знаешь, постарайся, чтобы это… ну как-нибудь понезаметнее, что ли… В общем, понятно. — Художник кивнул головой.

Конечно, понятно.

Вот это вот никаких особых объяснений не требует.

Конечно, сразу же встает вопрос о достоверности данных текстов в их объявленном квази-литературном статусе. Вообще, о принципиальной возможности достоверного воспроизведения снов. Всякое облачение словами воспоминания полуночных видений уже есть интерпретация. К тому же, переложение картины сновидения, явленной визуальными образами, на вербальный текст весьма и весьма недостоверно. Как и, естественно, весьма сомнителен сам процесс припоминания, наслоение одного на другое, вписывание в данное сновидение элементов других или чего-то сходного из повседневной рутины. Картина разрастается до вполне связного развернутого повествования в процессе последовательных изложений кому-либо или просто многократного проигрывания в уме. И что же делать? Ведь что-то есть! Есть ведь! Но что же при таком сложном процессе реконструирования и легкости имитации служит гарантией аутентичности? А ничего. Просто уверение автора. Придумать-то можно и поболе, и побыстрее, и поярче, и пожутче — вся литература полнится вполне достоверными описаниями как бы сновидений.

Так что единственным свидетельством истинности всего здесь представленного в виде непридуманного и неинсценированного является-таки, единственно, мое утверждение:

— Я, действительно, это все видел и попытался передать в наиболее возможной степени достоверности.

На узком пространстве, верхней открытой площадке какого-то возвышенного сооружения, видимо, башни, расположилось небольшое изысканное общество. Башня круглая. Все, по-видимому, мне знакомы и знакомы друг с другом. Во всяком случае, не чувствуется никакого неудобства или неловкости. Хотя я конкретно узнаю только свою жену, сидящую в отдалении лицом ко мне, но смотрящую куда-то мимо поверх меня. В центре же достаточно непоседливая и говорливая фигура, как всем понятно, царя в белом, прямо-таки сияющем военном кителе с немногими украшениями, которые в подробности рассмотреть не могу. Так что и не припомню.

По-видимому, это Петр Первый, судя по нелепости фигуры и экстравагантности поведения. Он все время возится с какой-то странной конструкцией, чем-то напоминающей уменьшенную модель некоего сложного технического сооружения, типа Эйфелевой или Шуховской башни. Или же Татлинской. Царь объясняет, что архитектор, построивший данную смотровую башню, где мы все сейчас находимся, смастерил для него такой вот специальный стул, чтобы быть выше всех. Он ведь царь. Он и, действительно, выше всех. Но стул какой-то не очень удачный, так как его почти невозможно закрепить в гнездах, что впрочем, нимало не огорчает суетливого царя. Он оставляет злополучный стул и садится прямо на пол, высоко, по детски задирая коленки выше головы. Впрочем, и все остальное его окружения расположилось тоже на полу.

Монарх откидываясь прислоняется спиной к колонне, сразу же принимая строгий, бледный немного одутловатый вид Николая Второго. Молчит. И все молчат.

Из-за той же колонны, к которой прислонился Николай, выглядывает облагороженное похудевшее, с всклокоченными пепельно-черными волосами лицо брата жены, кстати, тоже Николая. Я его сразу узнаю, но не подаю виду. Он одет во что-то очень черное, резко контрастирующее с белыми нарядами дам и помянутым светлым кителем изящного царя. Все обряжены по достаточно старинной моде, никак не раньше конца 18 — начала 19 веков. Себя и своей одежды я не вижу. Брат блестит черно-угольными очами, многозначительно смотрит на меня и тут же скрывается за колонной. Никто, кроме меня, его не замечает. Я быстро окидываю взором все общество. Но нет — все спокойны и расслаблены. Даже умильны. Я несколько успокаиваюсь.

Неожиданно брат снова резко высовывается из-за колонны и кидает прямо мне в руки какой-то предмет. Я сразу понимаю, что это бомба. (Ну, после событий-то 11-го ноября 2001 года в Нью-Йорке террористы у всех на устах! — это моментально проносится у меня в голове вместе с памятной картинкой высотных зданий, прошитых пылающими самолетами). Я как-то нелепо и судорожно катаю бомбу в ладонях. По правую руку от себя замечаю окно и локтем пытаюсь разбить стекло, чтобы выбросить ее. Реакции окружающих не замечаю, поскольку полностью поглощен прыгающей в моих руках бомбой, имеющей, впрочем, вид безобидной петарды.