Дмитрий Пригов - Места

ВТОРОЙ Эй, товарищи!

ТОЛПА Эй, эй, эй, бей, эй, бей-бей-эй!

Толпа чувствует воодушевление и раскованность. Раскованность необыкновенную. И воодушевление. Становится тесно, весело и жарко. Воодушевление ведь. Люди сбрасывают шапки и расстегивают шубы на 30-градусном морозе. Энтузиазм нарастает. Нарастает раскованность и воодушевление. Первые энтузиасты, вначале да и не энтузиасты, а просто раскованные и воодушевленные. Они просто оживлены. Они попихивают друг друга локтями и приплясывают, чуть посмеиваясь. Они шутливо попихивая друг друга, сдвигаются к столбу, где наверху укреплен Первый, который растерянно покрикивает: Кххрр… това… крррххр. Толпа воодушевляется, разыгрывается и разогревается. Передовые, ближние к столбу, несмотря на крещенский мороз скидывают шубы — а что, нельзя? — нельзя! — как это нельзя? можно! — они скидывают шубы и как-то нехотя и смущенно что ли под понуждающие и ободряющие выкрики начинают медленно карабкаться на столб. Первый слегка бледнеет и выкрикивает: Братцы! Братцы! — Ободренные криками снизу и смятением Первого, взобравшиеся пытаются схватить его, он отбрыкивается ногами, кого-то больно задевает, тот громко вскрикивает. Потом удается зацепить его за ноги, стаскивают вниз, некоторое время волокут по снегу в неопределенном направлении. С него сдирают пальто. Пальто так себе — пальто и пальто. Ближние к нему бьют его по лицу, по рукам, по ногам, по телу. Дальние пытаются дотянуться и ударить, кто не может дотянуться, по случаю бьет того, до кого может дотянуться, тот отвечает, попутно возникают потасовки, люди свиваются в клубки и вихри, сопровождающие основной, главный, где бьют Первого. Вот видно со Спасской башни, как стаскивают с него костюм или что-то вроде этого, и он остается во всем голубом, нежном, небесном и беззащитном. Вот видно с ГУМа, с Исторического музея, с вершин московских, как с него срывают куски этого голубого, а с этим голубым отрывают и какие-то неровные, рваные куски чего-то сочащегося красным. Он вскрикивает: Брат… цы… ццццц — что-то темнеет, темнеет — Брррр… ццццц! цццц! — чернеет, чернеет даже в глазах чернеет, ужасно! Вспышки какие-то в глазах яркие, вспышки и круги. Боль как будто исчезает. Да, да, исчезает, исчезает. Исчезает. Как будто тепло даже, тепло и гул вокруг какой-то, птицы какие-то, улетают и щебечут, и тихо. Братцы, братцы, хорошо-то как! Хорошо! И спать! Спать-спать-спать! Спать! и спать, и спать, и спать! И спать-спать-спать! и спатьспатьспать! И тут вроде бы женские лица какие-то. Нет, нет, ангелы поют: Иди! Иди! Иииидииии сюююдааа! Ииииидииии сюююдааааа! Иииидуууу! Ииииидууу! — Садись вот здесь, садись поудобнее. Вот попить тебе, вот поесть!

Отдохни и послушай нас! — Слушаю, слушаю! — Как звать-то тебя? — А Дмитрием, Дмитрием Александровичем! — Понятно, понятно, Дмитрий Александрович! — Да, да, Дмитрий Александрович! — Ну, понятно. Отдыхай вот, умаялся бедненький! Отдыхай, отдыхай!

Но тут врываются какие-то черные с протянутыми руками, шумят, колотят друг друга. У ангелов лица суровеют.

АНГЕЛЫ Это! Это! И это!

ДЬЯВОЛЫ Нет, это! Это! И это!

АНГЕЛЫ Нет, Нет, это! Это! И это!

ДЬЯВОЛЫ Нет, нет, нет!

АНГЕЛЫ Да! Да! Да!

И шум, шум, крики, крики! С трудом открывает глаза и в последний раз видит серые склонившиеся над ним как рой мух, шевелящиеся в разных направлениях лица. Аааа… ааааа — бормочет он и уходит в себя. Уходит. Уходит, совсем уходит.

А если взглянуть сверху, то как будто точками все усеяно, вплоть до правой черной беспредельной воды, и до левой черной беспредельной воды, а посередке, как бы на пятачке подмороженном — какие-то точечки бурые, да всякие прочие, и прочие, и прочие.

Да.

Так вот.

Толпа смыкается и уже не слышно, что там. Кончено. Кончено. Чего уж тут. Толпа возбуждена, но уже остатно, т. е. остывает уже. Устали. Устали. Дышат. Дышат. Стоят. Стоят. Смотрят.

ВТОРОЙ Товарищи!

ТОЛПА Свобода! (но тяжело, тяжело, тяжко так дыша)

ВТОРОЙ Товарищи!

ТОЛПА Свобода! (вяловато, вяловато, без убежденности)

ВТОРОЙ Товарищи! Свобода есть свобода!

ТОЛПА Да!

ВТОРОЙ Товарищи! Победа есть победа!