Франсуа-Анри Дезерабль - Некий господин Пекельный

А дальше она встретила человека, который станет моим отцом. У них родилось четверо детей. Все они будут долго учиться, а старший сын станет доктором, доктором права, да-да, вот увидите! – и никто ничего не увидел, прости меня, мама, что не сбылись твои мечты; мои трофеи – только мои книги, и я их складываю к твоим ногам.

Я нарываюсь на упреки, причем вполне законные, – мне скажут, что я много, даже слишком много говорю о своей матери (хотя я только для того приоткрыл щелку в частную жизнь, чтобы надежно скрыть все личное). Возможно, следовало говорить о Пекельном, только о нем и ни о ком другом. Именно это я сначала собирался делать, но не вышло, судьба распорядилась иначе.

По ходу того, как писал эту книгу, я понял, почему “Обещание на рассвете”, которое я прочитал в том возрасте, когда мы еще плохо разбираемся в себе, так сильно на меня подействовало: да потому, что моя мать той же породы, что и Мина, ей было необходимо увидеть голову сына увенчанной лаврами, чтобы и самой наконец увенчаться. Но если Ромен принялся писать ради своей матери, то я стал писателем и благодаря, и вопреки своей: всем, что сегодня придает вкус и смысл моей жизни, я в общем-то обязан ей.

Я уже говорил, что в детстве читал очень мало. Мне запомнилась только одна книга, которую я прочел еще до лицея, лет в двенадцать-тринадцать, – “Граф Монте-Кристо”. Это было летом в Шамони, в спортивном лагере, где я тренировался на коньках по пять часов в день, а остальное время проводил, валяясь на раскладушке в спальне на двенадцать человек и следя за приключениями Эдмона Дантеса, храброго моряка, любящего сына, жениха прекрасной Мерседес, которого оговорили и заточили в замок Иф. Очутившись в тюрьме, неизвестно за что и на какое время, он впал в отчаяние и мечтал о смерти. Но вот однажды встретился со старым аббатом Фариа, которого все принимали за безумца – быть может, некое безумство в нем и было; задумав побег, он за долгие годы проделал ход в стене, через который надеялся выпрыгнуть в море. Но ошибся в расчетах и попал в камеру Дантеса. Узники подружились, старый аббат просвещал молодого моряка, привязался к нему, как к сыну, распутал с помощью логических построений интригу, из-за которой невиновный угодил в тюрьму. А перед смертью открыл Дантесу тайну, о которой никому не говорил, – указал место, где спрятаны сокровища рода Спада на островке Монтекристо. Потом Фариа умер, а Дантес совершил побег (каким образом, не скажу, чтобы не “огоголять” сюжетный каркас, как издатель “Тараса Бульбы”), нашел сокровища и отомстил своим врагам.

Спустя десять лет, попав в Марсель, я посетил замок Иф, огромную крепость с тремя башнями на скалистом острове, к которой ведут ступени, выбитые в камне. Из одних тамошних камер видно море, из других – ничего, и, помню, я подумал, что хуже: жить в темнице, где есть только стул, соломенная лежанка да кувшин и куда, если повезет, заглядывают, скрашивая твое одиночество, крысы, или же постоянно видеть сквозь решетку синий морской простор и знать, что он для тебя недоступен? Здесь содержались знаменитые узники, причем самые знаменитые – в каменных мешках. Вот в этом, рассказывал гид, сидел аббат Фариа, а вон в том – Эдмон Дантес. И кто-то проделал между ними лаз – может, это и правда дело рук персонажей Дюма? Никто не знает и не хочет знать, рассказу писателя хочется верить, вот люди и верят. Глядя на две соединенные лазом камеры, такие мрачные, сырые, тесные, где даже днем темно, как ночью, а ночью тихо как в могиле, я почувствовал острую жалость к Дантесу и сказал своей спутнице Марион: “Подумать только, он провел здесь почти пятнадцать лет!” – сказал и искренне порадовался, что ему удалось убежать.

Бальзак на смертном ложе звал Бьяншона, врача из “Человеческой комедии”. Говорил, что спасти его может только Бьяншон.

В Санкт-Петербурге показывают дом Раскольникова, в Вероне туристы целуются под балконом Джульетты.

В Старой Ницце на площади Россетти на фасаде дома Антонии Каф висит табличка: “На этом месте началась любовь героев романа Жюля Ромена «Сладость жизни» – продавщицы газет Антонии и студента Жалле”.

В расцвете славы Оскар Уайльд, которому, как писал Пруст, жизнь еще, увы, докажет, что бывают несчастья похуже тех, что причиняют нам книги [57] Оскар Уайльд писал это в эссе “Упадок искусства лжи”, а Пруст возражал ему устами своего персонажа Шарлюса в “Содоме и Гоморре”, четвертой части цикла “В поисках утраченного времени”. , сказал, что смерть Люсьена де Рюмабпре в “Блеске и нищете куртизанок” была одной из величайших трагедий в его жизни.