Мэгги О'Фаррелл - Исчезновение Эсме Леннокс

— Ты Айрис, — говорит Эсме.

Она знает, кто перед ней, но хочет удостовериться. Девушка на удивление похожа на ее собственную мать.

Айрис смотрит на Эсме — как? Сердито? Нет. Скорее обеспокоенно. Что же ее беспокоит? Надо бы спросить.

— Да, — кивает девушка. — Верно.

Айрис, Айрис, мысленно произносит Эсме. Звучит нежно, таинственно, легко, даже языком можно не шевелить. Она вспоминает синевато-лиловые лепестки, яркий кружочек в сердцевине.

— Я внучка Китти, я приходила к вам…

— Да, да, помню.

Эсме закрывает глаза, трижды постукивает тремя пальцами по левой ладони, ищет в памяти какую-нибудь зацепку, чтобы удержаться на плаву. Тщетно. Она открывает глаза и видит свет, озеро, уток и лебедей так близко, что выгляни из машины, и дотянешься до мягких крыльев, до холодной озерной воды.

— Вы выходили на улицу? — спрашивает девушка. — С тех пор как вас привезли…

— Нет, — говорит Эсме, вертя в пальцах черепаховый гребень. На его обратной стороне видно, как камни вставляли в ямочки в черепаховом панцире. А она и забыла, что камни там были.

— Никогда? Ни разу за все эти годы?

Эсме переворачивает гребень лицевой стороной к себе.

— Нашему отделению прогулок не полагалось. Куда мы едем?

Девушка ерзает в кресле. Айрис. Поправляет зеркальце, прикрепленное к потолку. Ногти у нее на руках окрашены зеленым, как крылышки майского жука.

— Я везу вас в пансион. Ненадолго. Пока для вас не найдется место в доме престарелых.

— Я не вернусь в «Колдстоун»?

— Нет.

Эсме знала, что так будет. Знала уже давно. Только не предполагала, что это действительно случится.

— Что такое пансион?

— Вроде… Там есть спальня. Можно… жить. Там будет много других женщин.

— Похоже на «Колдстоун»?

— Нет, ничуть. Вовсе нет!

Эсме откидывается на спинку кресла, поправляет сумку на коленях, смотрит в окно на дерево с такими ярко-красными листьями, как будто они пылают огнем. Она быстро выхватывает из памяти разноцветные кусочки. Сад, Китти, лодка, миссионер, бабушка, носовой платок. «Подумаю о бабушке, — решает она, — и о магазине».

Однажды бабушка сказала, что отвезет их в город. Собирались они все утро. Эсме готова была ехать хоть после завтрака, однако бабушке, видимо, надо было написать письма, затем пояснить горничной, что подать к чаю, потом ей показалось, что вот-вот заболит голова, и поездку едва не отменили. Пришлось готовить микстуру, дать ей настояться, выпить и ждать, пока лекарство подействует. Ишбел «отдыхает», как сказала бабушка, и девочки должны сидеть «тихо, как мышки». Эсме и Китти исходили все дорожки в саду и так замерзли, что не чувствовали ног. Они убрали в комнате, расчесали друг дружке волосы, провели по локонам щеткой сто раз, как учила бабушка, сделали все, что пришло им в голову. Эсме предложила тайком сбегать на верхние этажи — она видела лестницу, которая вела куда-то вверх, и слышала, как горничная упомянула однажды «чердак». Однако Китти, поразмыслив, отказалась. И теперь Эсме скособочилась у пианино, наигрывает одной рукой гаммы в миноре. Китти уселась в кресло с ней рядом и умоляет прекратить.

— Сыграй что-нибудь красивое, Эс. Хоть бы ту мелодию — та-да-дааам!

Эсме улыбается, выпрямляет спину, поднимает руки и обрушивает их на клавиатуру пылким аккордом, с которого начинается скерцо Шопена в си бемоль миноре.

— Вряд ли мы куда-нибудь поедем, — говорит она, отсчитывая паузу резким кивком.

— Ой, нет! — стонет Китти. — Поедем. Я слышала, как бабушка говорила, что не вынесет позора, если увидят, что мы одеты, как нищенки.

— Вот уж стыд так стыд, — фыркает Эсме и переходит к громоподобным аккордам. — Не знаю, понравится ли мне Эдинбург, раз здесь стыдно не иметь пальто. Может, нам сбежать на континент? В Париж, к примеру…

— Возможно, мы навсегда застряли в этом доме, — отвечает Китти, — уж не говоря о…

Дверь распахивается настежь. На пороге стоит бабушка в великолепном пальто с меховым воротником и сумкой в руке.

— Что за несносный грохот? — требовательно спрашивает она.

— Это Шопен, бабушка, — отвечает Эсме.

— А похоже, что дьявол собственной персоной спускается по дымоходу. Я не потерплю в доме такого шума, вам ясно? Ваша несчастная мать прилегла вздремнуть. Одевайтесь, девочки. Выходим через пять минут.

Бабушка ступает широкими резкими шагами; Китти и Эсме сбиваются на бег, чтобы не отстать. Всю дорогу она полушепотом рассказывает о соседях, с которыми они раскланиваются по пути, о дожде, который вот-вот хлынет, жалеет, что Ишбел осталась дома, говорит, что потерять сына — «трагично», а платья, в которые их одела мать, «впору лишь нищенкам».