Макс Неволошин - Срез

— Но дядя, он всего пятнадцать долларов. Ты уверен… Я понимаю, что не в цене… Что? Похоже на три семь. А что это три семь? Три раза по семь? Аа… ясно. Спасибо. Ну пока.

— Ваш дядя никакого отношения к России не имеет? — интересуется Марина.

— Еще как имеет. Он лет шесть там работал, давно, при Горбачеве. Строил химический комбинат в Ново…кушинске.

— В Новокуйбышевске.

— Точно. А вы, наверное, из России.

— Из России.

Портвейн действительно оказался с ностальгическим вкусом. Дернул стакан — как тридцать лет долой. Старшие классы, друзья, подъезд. Занюшка рукавом, бычок по кругу… И — на танцы.

За скобками

Когда меня уволили из школы и я, сказав директрисе все, что долго о ней думал, вышел на крыльцо, там стоял мой враг, малолетний бандит Масьянов.

— Что, Максим Леонидыч, выгнали? — с фальшивым участием спросил Масьянов.

— Угум, — кивнул я.

— Закурите? — он вынул из кармана «Приму».

— Давай.

До сих пор не могу понять, зачем я взял его сигарету. Скорее всего, из любви к дешевым эффектам. Я тогда еще подумал, что запомню этот момент надолго. Слева — окно завуча, справа — окно директрисы, а посередине — я. Курю в обществе главного негодяя Рождественской средней школы.

Нет, все не так. Вторая попытка.

Когда меня…

(из-за мелкого, но вонючего скандала, который мог превратиться в большой, и если бы не зав. районо… В общем, оценив ситуацию, заведующий пообещал мне непыльную бумажную работу в соседнем ведомстве, если я перестану гнать волну и тихонько напишу заявление. Хороший был человек Евгений Михайлович, справедливый. Он потом утонул в Черном море. Или уплыл в Турцию. Или свалил таким хитрым способом от домашних проблем. Эта версия обсуждалась чаще всего, поскольку ни Евгения Михайловича, ни его тела отыскать не удалось. Свое обещание он, кстати, выполнил. Так вот, когда меня…)

… уволили из школы и я, сказав директрисе все, что долго о ней думал…

(ну, «все» — это громко, даже трети не сказал. Во-первых, цензурных слов не хватило, а обложить ее матом я не решился — договор же был уйти по-тихому. Во-вторых, мучительно хотелось поскорей — и навсегда! — избавить свои глаза от ее физиономии. Директриса, бывший партработник, сосланная в школу за какие-то грехи, лицом, фигурой и характером напоминала бультерьера. Через год на психфаке мне объяснили ее диагноз. А до того я простенько думал, что она — инвалид на всю голову. И что сослать ее надо бы в другое место, с крепкими замками и мягкими стенами. И трехразовым седативным уколом.

В школе ее ненавидели и боялись все, от сопливых первоклассников до военрука. Боялись даже ее шестерки и стукачи. Хотя, почему «даже»? Когда на перемене директриса проходила по коридорам, вокруг метров на тридцать возникала зона тишины и страха. Не боялись ее только два человека: Витя Масьянов, о котором речь впереди, и учитель физкультуры Николай Иванович, работающий пенсионер. Я иногда перекуривал у него в бытовке, где уютно пахло спортивным инвентарем. Раз директриса застукала нас и прикрикнула на Иваныча. На что физрук спокойно заметил:

— Ты, Наталья Николаевна, дома на мужа ори. А здесь — не надо. Или будешь учителя искать в середине года.

Директриса больно кусанула взглядом — не физрука, меня. И вынеслась, аж лыжи зазвенели. А муж у нее, как ни странно, был. Она взяла его на самую левую в школе должность: учителем труда. Неприметный мужик с озадаченным лицом зайца, вынутого фокусником из шляпы. Будто он вечно недоумевал: как его угораздило женится на этой стерве. Про директрису можно рассказывать долго. Например, о том, как дважды в неделю, заглянув на кухню, она уточняла, что поднести к ее авто и сколько. А если повара спрашивали «где ж им взять», шипела: «А то вы не знаете, где взять!» Или о том, как повара и завхоз, собрав доказательств, накатали на нее «телегу». И было возбуждено, а затем развалено уголовное дело… Нет, хватит о ней. Там ведь еще Масьянов ждет на крыльце, будь он неладен. Итак, я…)

… вышел на крыльцо, где стоял мой враг, малолетний бандит Масьянов.

(Человек, за полгода сделавший из меня неврастеника и мизантропа. Человек весьма хлипкой конституции, но сумасшедшей, космической наглости. Этим Масьянов выделялся из неслабой когорты школьных отморозков. Когда приходилось махаться, его не волновало, кто перед ним и сколько. А также, есть ли поблизости учителя. Учителя для Масьянова не существовали. Вернее, сушествовали исключительно как объект издевательств. После уроков в седьмом «Б» молодые учительницы старели. Ветеранши, думая о пенсии, глотали корвалол. Однажды с группой коллег я побывал у Масьянова дома. Застали мы только его маму. Отец и брат Масьянова сидели в тюрьме. Мама предложила нам бражки. А когда мы отказались (я — с тоской), выпила сама и говорит: