Макс Неволошин - Срез

К весне Славу открыто называли фаворитом Ольги Павловны. Он уверенно шел на красный диплом. И все-таки сомневался насчет аспирантуры. По слухам конкурс предстоял жестокий — тринадцать человек на место. И не каких попало человек. С мозгами и поддержкой. Иначе не совались бы. Хотя, чего он теряет? Только время. На работе воспримут кисло, да…

Окончательно Славу убедил Антон Ивашов. В конце мая они шли по Крымскому мосту. В театр или кино. Москва на закате розовела, будто пряник.

— Эх, неохота уезжать отсюда… — вздохнул Слава.

— Тебе-то чего вздыхать? — удивился Антон. — Ты что в аспирантуру не подал еще?

— Не. Шансы никакие. Пустая суета.

— Ну ты даешь! У тебя лучшие шансы в мире! Красный диплом, Рюрикова…

— И что Рюрикова? Оно ей сильно надо?

— Еще как. Подумай. Это ее факультет, эксперимент, первый год. Скептики есть, я уверен. Результаты успеха нужны до зарезу. И вот с этого факультета, ее — заметь — дипломник поступает в аспирантуру. Да она за такой результат всех порвет.

— А кто-нибудь с факультета подает?

— Пока один Дроздов.

— Дроздов?

— Ты разве не знал?

— Нет. И кто руководитель?

— Запрудин естественно.

Ах так, — подумал Слава, — Дроздов. Опять Дроздов. Ну ладно, сука, поборемся.

Назавтра он подал заявление в аспирантуру.]

10 октября, 1989

12:38

Разговоры стихли. Ожидание придавило соискателей. Наконец с листком в руке вышла доцент Усатова. Острым безжизненным профилем доцент напоминала сушеную рыбу.

— Внимание, — сказала доцент, — те, кого я сейчас назову, зачислены на спецфакультет. Иногородние могут ехать и оформляться в общежитие по адресу метро Спортивная, Усачева 62. Завтра в девять — на лекции. Расписание вывесим. Зачитываю.

Пошли имена, фамилии, отчества. Слава особо не вслушивался. Читали вроде бы по алфавиту. Аааев блабла блаблаевич, вававава…ина оовна, дооова…яна ииевна… И вдруг. Сафронова, Наталья Алексеевна, Ткачев, Сергей Владимирович…

Эй! Подождите! — закричал кто-то в голове у Славы. — Какая Сафронова? При чем тут Сергей Владимирович? А где я?! Он представил, как едет в метро на Казанский вокзал. Выстаивает очередь за билетом. Затем тащится в рюмочную. Нет, сначала рюмочная, а потом очередь… Не позвонил дядя Гера, сволочь.

… и Смирнов Вячеслав Николаевич. Поздравляю. — Усатова опустила лист. — У кого есть вопросы, обращайтесь в деканат.

Слава вышел на улицу, закурил. Над головой легонько хрустнуло, будто сломалась ветка. Пространство чуть сдвинулось и встало на место. Началась вторая из трех его жизней. Самая лучшая.

Когда-то я работал в центре города, недалеко от большого зоомагазина, и привык ходить туда в обеденный перерыв — смотреть нa зверей. Я люблю зверей, особенно некрупных и меховых: кошек, собачек, зайцев. Морских свинок — не очень. Их пронырливый облик как-то настораживает.

Вскоре со мной начали здороваться продавцы. Затем — клерки из соседних контор, такие же как я любители халявной фауны. Хозяева магазина отличались гуманизмом, то есть качеством, совершенно необходимым для этого бизнеса. Звери жили в чистых, просторных вольерах со всеми удобствами — тренажерами для лазания и разминки когтей, уголками отдыха и прочими модными прибамбасами. По магазину свободно перемещалась чета упитанных лопоухих зайцев. Иногда, если вблизи не было детей, они разрешали себя потрогать. B центральной витрине неизменно дрых полосатый котище размером со среднюю собаку. Когда он потягивался или зевал, движениe прохожих на улице сбивалось с ритма.

Однажды в магазине появились два белых ангорских кролика. Это были ослепительные красавцы — их длинный, тонкий мех светился изнутри. Они были похожи на ангелов. А еще — на маленьких овечек. Вся эта история, если я не сказал, происходила в Новой Зеландии, где на десять миллионов человек приходится сорок миллионов овец и баранов. Неудивительно, что от долгих лет такого неравновесия многие живые существа в этой стране, включая людей, стали слегка напоминать баранов. Задумчивoсть какая-то утвердилась на лицах. Как съязвил Михаил Веллер, «одни бараны пасут других». Со временем, даже в своей физиономии я начал замечать подозрительные изменения.

Нет, зря я смеюсь над Новой Зеландией. Все-таки она дала нам вид на жительство и пособие. На него можно было худо-бедно питаться и снимать комнату в общежитии Армии Спасения. Соседи, правда, были те еще. Помню, на первый велфор купили мы свежей рыбы. Положили в коммунальный холодильник. Через полчаса вернулись — рыбы нет. И на кухне ее никто не готовил. Либо в комнате зажарили, либо сырьем сожрали, гады. Тогда же мне пришлось на время бросить вредные привычки, и это был главный стимул в поисках работы. Кроме того, нас почти сразу определили на курсы английского языка. Где я с удивлением обнаружил, что половина слов, которым меня выучили на ин. язе, произносится не так. А вторая не употребляется вовсе. Утром мы подолгу бегали трусцой, заодно исследуя окрестности. Многие встречные улыбались нам, некоторые говорили «morning». Для меня это не было культурным шоком. До Зеландии я около года жил в Мюнхене. Раз толкнул кого-то неслабо в метро, а он говорит «entshuldigung»…