Альбина Нури - Малыш для Томы (сборник)

Да, она не любила мою мать – и сильнее всего за то, что оказалась целиком и полностью права в отношении неё. Камиль чувствовал себя обманутым, видя, как легко молодая жена переложила на плечи мужа и свекрови заботы о маленькой дочке, отдалившись от семьи и окунувшись в бесконечные вечеринки с коллегами, походы по магазинам и посиделки с подружками.

Да, с биологической точки зрения мы с даваникой были чужими друг другу. Но она давно забыла об этом, раз и навсегда взяв на себя заботу обо мне, полюбив меня всей силой своей щедрой души – разве я сама этого не чувствую? Даваника с тоской и надеждой постоянно задавала мне этот вопрос в ту горькую весну, но так и не получила ответа…

Я хотела ответить сегодня, сразу же, как только увижу её. И попросить прощения за свой эгоизм, за чёрную неблагодарность, за непроходимую глупость и предательство. Странно, но я ни на секунду не усомнилась, что даваника простит меня. Вообще об этом не задумывалась, когда вприпрыжку бежала к дому.

Заворачивая за угол, вспомнила, что оставила в электричке зонтик. Теперь пёстрое короткое полешко будет сиротливо лежать на лавке, пока кто-нибудь не обнаружит его и не заберёт себе, радуясь неожиданной удаче. Найти что-то часто приятнее, чем купить – это словно бы подарок свыше. Порой вещи уходят от нас, ищут других хозяев, которым они, быть может, нужнее. Или тихо заканчивают свои дни, спрятавшись от мира, как кошки и коты перед смертью.

Я неслась по улице, радостно узнавая то, что было знакомо с детства, то, что грубо отбросила. Мир, заслонённый от меня обидой, с каждым шагом оживал вокруг. Уютный двор, взятый пятиэтажками в кольцо. Лавочки со степенными старушками возле каждого подъезда. Стройный хоровод маленьких ёлочек в пышных зелёных юбках – мы, жильцы соседних домов, высаживали их лет девять назад. Детская площадка с качелями, песочницей-грибом и торчащей посередине горкой. Раньше горка казалась страшно высокой – дух захватывало, когда мчалась с неё с визгом и хохотом, а теперь вдруг как-то присела, пригорюнилась, съёжилась, смущаясь своих некрашеных боков…

Вот и даваникин балкон, а по обе стороны – окошки кухни и спальни. С балкона гроздьями свисают цветочные ящики. Правда, самих цветов пока нет – ещё слишком рано. Я некоторое время стояла, смотрела и ждала: вдруг даваника поймет, что внучка близко, выйдет на балкон или выглянет в окошко. Раньше такое часто случалось – и мне было интересно, как это у неё получается?!

Однако на этот раз чуда не произошло. Быть может, даваника отвыкла меня чувствовать. Или слишком часто глядела на дорогу, а меня всё не было.

Я поднялась на невысокий второй этаж и снова, уже второй раз за день, открыла дверь своим ключом. И, едва войдя, почувствовала: никто не поспешит навстречу. Передо мной тихо дремала пустая квартира, не согретая теплом человеческого дыхания.

– Даваника! – несмело позвала я, быстро сбросила с ног туфли, на цыпочках прошла вперёд и заглянула в комнату.

Я увидела её сразу же, но в первый момент ничего не поняла. Даваника лежала на спине, на ней был тёмно-синий домашний халат в мелкий цветочек и белые шерстяные носки, которые она обычно носила вместо домашних тапочек. Рядом с левой рукой валялись очки. Одна дужка умоляюще торчала кверху, как мачта крошечного тонущего корабля. Чуть поодаль, как опрокинутый на спину жук, застыл хрупкий журнальный столик.

Ужас кислотой плеснулся мне в мозг. Я закричала, срывая связки, и ринулась к ней. Повалилась на колени, принялась бестолково шарить по даваникиному лицу трясущимися руками, бормотала что-то, не понимая смысла собственных слов.

Те несколько минут, когда ко мне приходило понимание случившегося, были самыми страшными в моей жизни. Ведь никто не стал бы говорить родному человеку непоправимых слов, если бы знал, что это, в сущности, последние слова, которые ему суждено от тебя услышать. Что с этими твоими словами он уйдет навсегда, а тебе останется только вина, неутолимая боль и жалкая, бессильная надежда на прощение в лучшем мире.

Наверное, я не заслуживала того, что случилось дальше. Скорее всего – нет. Но, видно, на каком-то небесном судилище решено было сжалиться надо мной, хотя сама я себя не жалела. А может, как раз именно поэтому. И вот из глубокого колодца, куда погружалась всё глубже и глубже, я внезапно услышала слабый стон. И секунду спустя даваникины ресницы едва заметно затрепетали.

… Спустя несколько часов я вновь в больнице скорой помощи, откуда выписалась этим утром. Находиться в реанимации родственникам больных не положено, но для меня сделали исключение. Врачи поняли: если мне не разрешат сидеть подле даваники, я всё равно не уйду, а просто улягусь на пол под самой дверью. Поэтому я здесь, сижу и жду момента, когда она проснётся, откроет глаза и увидит меня. Медсестра говорит, моё бдение не имеет смысла: сейчас даваника не понимает, рядом я или за тридевять земель, но я уверена, что она ошибается.