Эдуард Овечкин - Норд, норд и немного вест

— А я не знаю. Ты мне и скажи при чём?

— Я люблю тебя, Маша вот и все дела! Чего тут будем, да? Ну нет, так нет, а чего молчать-то, правильно? Я не сразу это понял, признаюсь, и вот совсем если уж руку на сердце положить, то сначала ты мне понравилась очень, ещё когда Слава фото твоё мне показал, то, которое я тебе так и не вернул. И даже завидовал ему — ну такую отхватил себе! А потом, познакомился когда, то и про красоту твою думать перестал, то есть думал, да, но не только про неё, а почувствовал, что вот тянет меня к тебе, а когда расстаёмся, то так грустно становиться, что хоть плачь или вон, как Петрович, — пей. Нет, дай мне закончить! Я думал и про Славу и как вообще это выглядит со стороны, но я же знаю, понимаешь, я же знаю, как оно всё на самом деле, а не как выглядит! Ну и пусть выглядит, ну и что! Люди вон, бывает и вовсе друг у друга жён отбивают или там, знаешь, обманывают друг друга и что? Ну поосуждают их день-два, ну месяц, а потом привыкают все, что вот — теперь так. Я, знаешь, обрадовался даже, когда тебя в больницу положили! Вот, думаю, хорошо же — каждый день можно Машу видеть и поводов не искать!

Миша засмеялся, но смех вышел нервным, рваным и затих, едва родившись.

— Миша, да я ведь не осуждения боюсь. Я, думаешь, не привыкла к нему? И по поводу вот Егорки, и по поводу мужа своего первого, и по тому поводу, что сюда из городишки своего приехала, потому что душно там стало невыносимо, и когда комнату эту получала… Да я, было время, без осуждения себя голой чувствовала и боялась, что не так делаю что-то. Я ведь не люблю тебя, Миша, вот в чём дело. Ты погоди, дай договорю. Я не то, что именно тебя не люблю, я бы раньше в тебя втрескалась, знаешь, не с первого, так со второго взгляда — это точно. Я Славу люблю и места у меня здесь (Маша дотронулась до груди) нет больше, понимаешь? Ни для тебя, ни для кого другого, и будет ли и когда оно будет, если будет вообще когда-нибудь: этого я тебе сказать не могу, и обещать ничего не могу, и просить тебя ни о чём не могу. Ну что я тебе должна сказать: подожди Миша, полгода, может год или два и всё у нас потом наладится? А, если не наладится? Понимаешь меня?

— А, — Миша даже вздохнул шумно и с облегчением, — это-то я понимаю тогда уж, раз мы начистоту, и не хотел сейчас говорить об этом. Ну, думал, мы же подружились, так будем дружить, письмами там обмениваться и… ну вот всё, что друзья делают, а потом, со временем, я тебя, глядишь, и завоевал бы. Вот. Но. Тут же другой вопрос: я — там, ты — тут, а тут, вокруг тебя мужчин ведь пруд пруди, и они же тоже будут… ну… пытаться. И кто знает, где вот тот момент настанет, который я обязательно пропущу и уже поздно будет. Страшно же, Маша. Но я всё равно не стал бы твои чувства ранить, некрасиво на Петровича валить, но это его инициатива, я не угадал намерений его, не остановил, — это да, но я его точно об этом не просил. Не сердись на меня, ладно? И давай забудем и пусть всё развивается так, как должно, а там уже и посмотрим.

— Дай подумать, — Маша подняла руку ладонью вверх, как бы останавливая Мишу, хотя он сидел спокойно и никуда не собирался, — я что-то сейчас вот прямо поняла, что забывать не хочу этого. Погоди, да я и тебя терять не хочу. Я что-то совсем… запуталась…

Стало тихо, но молчание не было неловким: Миша внутренне ликовал, Маша думала, и тишина просто была здесь и не мешала им, но давить на них будто и не собиралась, а так — любопытствовала, как же они будут выкручиваться из этакого занятного переплёта.

— Ну нет, — очнулась Маша, — я так быстро не могу. Мне надо больше времени подумать, давай отложим этот разговор?

— Да, не вопрос. Чаю?

— Я бы, знаешь, вина какого лучше…

— А тебе можно?

— Ну вино-то чего нельзя?

— А мне почём знать?

— Достань: там где-то шампанское на антресоли было. По бокалу — и спать. Идёт?

— Ну только ты отвернись…

— Ну само собой. Я и забыла, что ты голый тут мне предложение делаешь.

— Не голый, а в трусах!

— Точно! Это в корне меняет дело!

Шампанское Миша открывал аккуратно, практически не хлопнув пробкой, и как об этом узнал Петрович — осталось загадкой.

— Ну! — резюмировал он, заходя на кухню, — А я о чём? Совет вам, как говорится, да любовь!

— Петрович. Мы просто для снятия напряжения. Ничего такого.

— Да ладно? Как вы мне надоели, кто бы знал! Не надо мне наливать кислятину эту — я от неё икаю! А кто ломается из вас? Ты или ты?

— Я, Петрович, взяла себе время подумать!

— Так я и знал. Одно слово — баба! Вот зачем вам дали равноправие, а? Нет, ты мне ответь — зачем? Вот раньше бывало: понравилась тебе какая, ты её хвать за волосья, косу на руку намотал и в сельсовет тянешь, а она довольная — ну ёпт, ухаживают же! А сейчас что? Срамота одна! Нет, я категорически поддерживаю все достижения пролетарской революции, но вот это вот — позор, я считаю. Подумает она, ишь, — Гегель в юбке! Гляди: уведут-то мужика! Порядочный мужик не песец тебе, а зверь более редкий!