Стивен Фрай - Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения

Мелеагр повернулся к оставшимся в живых охотникам – те набирали пригоршни крови, хлеставшей из ран вепря, и пили ее.

– Шкура и клыки – Аталанте! – объявил он. – Это она нанесла зверю первую рану. Без ее верной руки чудище все еще бродило бы по округе, а мы бы стали падалью, добычей ворон и лис. Трофеи ее.

Вперед выступили дядья Мелеагра. Фестиады на передовую в этой охоте не лезли, зато сейчас их подстегивала семейная и мужская гордость.

– Эта ведьма – чужачка, – заявил Токсей.

– Чокнутая девственница, которой повезло с выстрелом, – бросил Эврипил.

– Честь этого убийства должна принадлежать дому Фестия, – постановил Эвипп.

– Место женщины – у очага, в опочивальне или при отпрысках, а не на охоте, – сказал Плексипп.

– Говорю вам, добыча – Аталанты, – повторил Мелеагр. – Решать тут мне, а не вам.

Плексипп приблизился к туше вепря. Извлек кинжал и принялся резать у корня клыка.

– Оставь! – крикнул Мелеагр.

Токсей вскинул лук [236] Токсей вообще-то означает «лучник», отсюда же – токсофилия. .

– В сторонку, племянник. Не подносишь трофей семье – семья сама заберет трофей.

С ревом гнева Мелеагр выхватил из-за пояса нож. Тот полетел прямиком в глаз Токсею.

Не успел Токсей рухнуть замертво, Мелеагр уже воткнул меч в бок Плексиппу и перерезал глотку Эврипилу.

Лишь Эвипп остался в живых. При виде кровавого бешеного огня во взгляде Мелеагра он бросил меч, который безуспешно пытался извлечь.

– Пощади, дорогой племянник! – взмолился он. – Подумай о своей матери – моей сестре. Нельзя же лишить ее четверых…

Мелеагр, одурманенный любовью к Аталанте и всем этим убийством, на пощаду не разменялся. Вмазал коленом старику в пах. Эвипп сложился пополам от боли, а Мелеагр схватил его за голову и крутанул, раз, другой, третий, пока не послышался треск – шея сломалась, и последний из дядьев был мертв.

Аталанта печально вздохнула и отвернулась.

Женщины, дети, жрецы, трусы, купцы и старейшины города устремились поглазеть на убитого вепря. Царица Алфея прибыла, как раз когда ее сын Мелеагр встал, ошалело торжествуя, над телами ее четверых братьев.

Потеряв рассудок от горя и пылая жаждой мести, Алфея бросилась обратно во дворец. Спустилась в подвал и нашла ту заброшенную комнату, где в полу лежало закопанное полено – с того самого дня, когда родился ее сын. Мелеагр будет жить, сказали Атропос и ее сестры мойры, пока то полено не пожрет огонь. Но Алфею теперь было не остановить: после убийства четверых ее возлюбленных братьев Мелеагр утратил право жить даже и на один миг дольше.

Она разгребла землю и вытащила полено, все еще обернутое в остатки шерстяного одеяла, которым царица спеленала его много лет назад.

Алфея поспешила в кухню, где могучий открытый огонь ревел и днем и ночью. Глянула вверх и увидела, что над отверстием в полу пиршественного зала установили громадный вертел, прямо над пламенем. На этом вертеле подвесят освежеванную и выпотрошенную тушу вепря и будут медленно жарить для вечерней трапезы.

По-прежнему объятая яростью, Алфея распеленала полено и метнула его в очаг.

Не успела царица разглядеть, как старое полено вспыхнуло и расцвело огнем, пожалела она о своем поступке. Попыталась сообразить, как бы вытащить полено, однако жар был слишком силен. Алфея не могла извлечь полена, не обжегшись сама.

Но, быть может, сказала она себе, ей та тихая беседа трех мойр много лет назад лишь приснилась. Царица уже давно убедила себя, что так оно и есть. Вердикты мойр – не для ушей смертных. Они бы никогда не стали толковать промеж собой, возникни хоть малая возможность, что их подслушают. Это все воображение.

Наверняка!

Она потерлась щекой об истлевшее одеяло.

Наверняка?

Алфея выбежала наружу – глубокое и жуткое предчувствие повлекло ее туда, откуда долетали крики ужаса, где у разрушенного амбара лежали тела Калидонского вепря и стольких героев, в том числе и братьев царицы.

Она появилась, когда Мелеагр уже метался, скакал и кричал от боли, и голос его кошмарно походил на визг чудовищного вепря.

– Я горю! Горю! – визжал он. – Помоги мне, мама! Помоги мне!

Все расступались оторопело и настороженно: отважного юношу внезапно охватило безумие. Никакое пламя не бесновалось вокруг него, а он выл и извивался, падал на землю и катался, словно пожирал его живой опаляющий огонь. Наконец крики его превратились в плач, а плач – в сокрушительный вздох, и после умолк он, совершенно мертвый. Его тело, как только душа покинула его, почернело, обуглилось и распалось серым прахом, а прах унесло ветром – осталась лишь память о смертных останках гордого красавца Мелеагра.