Стивен Фрай - Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения

– Я усмирил Кербера. Я заворожил Харона. Я околдовал Судей загробного мира и их свиту. Уж не боитесь ли вы, что мои песни способны пленить и вас?

Царица Персефона коротко пошептала на ухо мужу.

Аид кивнул.

– Приведите Эвридику! – велел он. – Одна песня, – обратился он к Орфею, – одна песня тебе дается – пой. Если не восхитит она, неутолимая мука твоей пытки станет поводом для ужаса и пересудов всему Космосу до конца времен. Если же музыка твоя нас тронет – что ж, мы позволим тебе и твоей женщине вернуться в верхний мир.

Дух Эвридики вплыл в чертог, она увидела Орфея, отважно стоящего перед Царем и Царицей мертвых, и вскричала от радости и изумления. Орфей различил мерцавший силуэт ее тени и воззвал к ней.

– Да, да! – брюзгливо молвил Аид. – Очень трогательно. К делу. Песня.

Орфей взялся за лиру и глубоко вдохнул. Никогда еще от артиста не ждали большего.

В тот миг, когда руки Орфея коснулись струн, все вокруг постигли, что услышат они сейчас нечто совершенно новое. Кончики пальцев проворно запорхали по струнам, и заструился каскад переливчатых нот до того быстрых и чистых, что у всех захватило дух. И вот из золотой пены возник голос. Он молил всех задуматься о любви. Даже здесь, в темных гротах смерти, любовь наверняка проницает души? Разве не помнят они, как в первый раз ощутили стремительный натиск любви? Любовь навещает и крестьян, и царей, и даже богов. Любовь уравнивает всех. Любовь делает всех богоподобными – и подобными друг другу.

Рука Персефоны вцепилась в запястье Аида – она вспомнила день, когда его колесница влетела на луг, где Персефона собирала цветы. Аид размышлял о сделке, заключенной с Деметрой, матерью Персефоны, – Аиду его возлюбленная дарована на шесть месяцев в год.

Персефона повернулась к мужу – взявшему ее силой, но удержавшему непоколебимой любовью. Она одна понимала мрачные настроения и искренние страсти, что бурлили в нем. Он не отвел взгляда. Уж не слезы ли видит она в глазах его?

Орфей достиг апогея своей песни Эроту. Она пробралась по коридорам, гротам, галереям и переходам ада, околдовывая всех, кто слышал ее, – слуг Аида, посланников смерти и души усопших – чарами, влекшими их, пока звучала мелодия в их ушах, далеко-далеко от безжалостных мук бесконечного плена, в царство любви и света.

– Твое желание будет исполнено, – хрипло громыхнул Аид, когда растаяли последние ноты. – Твоя жена может идти.

С этими словами силуэт Эвридики обрел осязаемость и черты резвой и дышащей жизни. Она бросилась в мужнины объятия, Орфей крепко прижал ее к себе. Но Аид нахмурился. Даже одну душу жаль ему было отпускать. Скупердяем он был, скрягой гнуснейшего пошиба во всем, что касалось душ, обреченных навеки обитать в его царстве.

– Постойте!

В тот миг, когда Эвридика облеклась плотью, Орфей перестал играть и петь, и всесильные чары музыки стали слабеть. Музыка сделалась воспоминанием – острым и прекрасным, однако мимолетное настроение, какое она породила, как и все самые острые радости, исчезло, как пар, в тот же миг, когда замерли финальные ноты. Аид теперь горько пожалел, что, оплетенный колдовскими тенетами Орфеевой песни, позволил себе непростительную слабость и согласился отпустить Эвридику. До чего глупо было давать слово при стольких свидетелях. Он склонился к Персефоне – посоветоваться шепотом. Кивнув, с краткой улыбкой торжества он поцеловал жену в щеку и показал пальцем на Орфея.

– Отпусти эту женщину. Уходи.

– Но ты сказал…

– Она пойдет следом. На пути в верхний мир она все время будет в десяти шагах позади тебя. Но если обернешься посмотреть, даже мимолетнейший взгляд бросишь в ее сторону, – потеряешь ее. Доверься, музыкант Орфей. Покажи, что чтишь нас и веришь нашему слову. А теперь ступай.

Орфей взял лицо Эвридики в ладони, поцеловал в щеку и собрался уходить.

– Помни! – крикнула Персефона ему в спину. – Оглянешься хоть на миг – и она вернется к нам. Сколько б ни возвращался ты потом, сколько б ни спел нам песен, ты утратишь ее навеки.

– Я буду недалеко. Верь! – сказала Эвридика.

Орфей уже стоял у дверей, что вели к жизни и свободе.

– Верю! – отозвался он, решительно вперившись перед собой.

И двинулся он вдоль коридоров и проходов, ведших неспешно в гору. Сотни трепетавших душ признавали его и нашептывали напутствия, желали удачи. Некоторые тревожили его, умоляя забрать их в верхний мир, но Орфей отмахивался от них и упорно шел своей дорогой, вверх и вверх. Врата и двери таинственно распахивались перед ним.