Изабель Пандазопулос - Три девушки в ярости

Нежно целую тебя,

Париж,

июнь 1968

Сюзанна,

какой жестокий конец всем нашим надеждам! Я перестала слушать радио. Вообразить только, как эти люди всё больше уступают угрозам, снова превращаются в благоразумных работяг, отречься от этого безумия, которое едва не занесло нас далеко, очень далеко… Не понимаю, как можно…

Ты, наверное, знаешь, что я под угрозой отчисления. Мне нужно уехать, прежде чем меня здесь найдут. Вот почему я скрываюсь. Потому что высадиться в Греции под настоящим, моим именем — значит сразу же обречь себя на депортацию на острова. И это ещё в лучшем случае.

Я что-нибудь придумаю, чтобы найти кого-то, кто передаст тебе это письмо лично в руки. От меня будет ещё одно письмо, адресованное Марселю. Я прошу тебя отдать ему это письмо только после моего отъезда. Ставрос, студент-грек, согласился помочь мне. Он нашёл для меня работу на круизном корабле, в ближайшую пятницу отплываем из Бриндизи. Жду фальшивых документов. Чемоданы уже собрала.

Я не в обиде ни на кого, и уж точно не на Жака Фонтена, проявившего ко мне такое великодушие. Мне в любом случае следовало бы уехать домой. Это поданное деканом ходатайство лишь ускорило мой отъезд. Я не в силах больше жить вдали от моей родины. Я должна продолжать борьбу там. Надеюсь, что настанет день, когда и я в свой черёд приглашу тебя в гости. И мы сможем гулять по улицам с тем же чувством абсолютной свободы, какое мы испытали в этот чудесный месяц май.

Я не верю, что всё станет по-прежнему. Что вернётся старый порядок, как будто ничего и не было. Разломы от землетрясений не зарастают очень долго. Молодёжь больше не позволит себя обманывать. Как и женщины, Сюзанна. Я искренне верю в это. Больше никогда. Здесь и повсюду. Мы хотим жить свободными и сами распоряжаться нашими телами и нашими жизнями. Борьба продолжается. Знаю, что и ты убеждена в том же. Но мне так нужно написать это тебе на прощание.

Последняя просьба. Позаботься о Марселе. Я знаю, уехав, а особенно вот так, не сказав ему ни слова, я причиню ему немало боли. Но я не в силах противиться ему. Ему наверняка удалось бы на какое-то время задержать меня здесь. Когда я в его объятиях, то не могу держать слова, данные себе самой. Я забываю о том, кто я и как должна поступать. Отдай ему письмо. Надеюсь, что он поймёт.

Не стану скрывать — вот я пишу эти последние строчки, и моя рука дрожит. Никто не знает, увидимся ли ещё. Обнимаю тебя. Будь такой же весёлой и неповторимой. И пусть твой взгляд на женщин всегда будет таким, как сейчас. Твои фотографии прекрасны!

Обними за меня Фаншетту. И передай всю мою признательность твоей матери. Ну вот, теперь ещё поцелуй тебе, и я исчезаю!

Париж,

июнь 1968

Любовь моя, я не смогла. Я не понимала, что делать с нашими сожалениями. И со всей этой печалью. Я просто оставила тебя спящим и счастливым после нашей последней ночи любви. Уверяю тебя, так было лучше — просто расстаться, не сказав ни слова. Мы — ни ты, ни я — не созданы для трагических прощаний.

Несомненно, ты рассержен. Понимаю. И всё равно невольно улыбаюсь, воображая твой гнев. Но поверь же мне, твоей вины в этом нет. Если ты ничего не замечал, то в эти последние дни и замечать было нечего — только безумная страсть, сразившая нас обоих, когда мы одиннадцать дней и ночей, обвивая друг друга, сплетясь телами, не могли насытиться.

До того как я узнала тебя, я не представляла, что это такое — любовь. Такая нежная и неистовая, и ещё такая волнующая. Я не представляла, что и в этом тоже можно обрести свободу, возможность быть собой, обнажённой, целиком отдавшись твоим взглядам, твоим рукам, твоим губам — до такой степени, чтобы превратиться в ту дрожащую женщину, что думает лишь о близком миге любовного содрогания.

Мне бы так хотелось показать тебе мою родину. С какой любовью я ласкала бы твою кожу, разгорячённую летним солнцем, а потом просоленную долгими купаниями, вкусила бы твоих ласк при ярком солнце, на вершине горы, в тени олив, чьи листья того же цвета, что и твои глаза. Как бы мне хотелось уснуть в твоих объятиях, у меня в доме, в глубокой тишине зимних ночей заснувшей земли, прижавшись бедром к бедру, а твоё мужское естество пусть отдыхает в моей ладони.

А ещё я бы хотела погулять с тобой по набережной моей деревни, дойти до самого мола и с него показать тебе остров Хиос — так же, как я каждый вечер любовалась им вместе с Мицо и моей матерью, пока нас не разлучили.