Ольга Февралёва - Происхождение боли

— В вашем доме нет окон?

— Есть — на тех этажах, что выше тротуара.

— Значит, мы под землёй. Я так и подумал… Сначала я вообще решил, что это преисподняя. Что же дальше? Что это за шум?

— Это к нам бежит вода.

Раньше, чем он договорил, три частых тёплых сотни струек полились с потолка, заплес-кались на гладком, как зеркало, полу между двумя людьми.

— Снова дождь, — проворчал Люсьен.

— Не бывает двух одинаковых дождей. Вступи под него. Если бы мы стояли на земле, не ней выросли бы грибы… Ты голоден?

— Ещё спрашиваете!

— Это значит да ? Прекрасно. Пошли.

Он вывел Люсьена из мрака. Они очутились в великолепной комнате с высоким потолком, освещённой хрустальной люстрой. Правая и встречная стены были зеркальными, при чём по отражениям интерьера плавали в нём рыбки, жёлтые в голубую полоску; левая — мраморная, как и пол, украшена ампирными барельефами; за неё уходила вверх лестница. Стояли друг напротив друга два чёрных огромных дивана, а между ними на ворсистом пастельно-оран-жевом ковре — столик с фруктами, вином, дорогими кушаньями.

На правом диване лежал серый халат, и, пока Люсьен рассматривал убранство, англичанин оделся и сел. Он оказался безупречным красавцем северного типа, золотоволосым, подавляюще грациозным. Для истинного аристократа, впрочем, он был слишком румян и атлетичен, да и кудри его до плеч были жёстки, а улыбался он одними нижними зубами…

— Добро пожаловать к столу.

Люсьен бросился к тартинкам и сразу три запихнул в рот, жмурясь от удовольствия. Серый Жан разлил по трём бокалам белое вино. Гость тут же схватил один из них и запил своё лакомство, перевёл дыхание и спросил:

— А мне найдётся что надеть?

— Конечно, но чуточку позже. Хочу тебя разглядеть.

— Что уж во мне интересного?…

— Эта отметина — от пули?

Люсьен машинально прикрыл рукой шрам на груди.

— Совсем недавней… Но мы не будем говорить об этом сейчас. Не стесняйся. Не думай о себе. Посмотри на меня. Я сказал посмотри .

Он говорил неповелительно, но негромко. Среди этой роскоши её хозяин сидит в простом тусклом платье, честно соблюдая своё имя. А на серых складках переливались оттенки золотого, белого, розового, словно для всех чудес комнаты было честью хоть слегка приотразиться в невзрачной одежде.

— Вы меня спасли от смерти, обогрели, накормили… Я не понимаю, зачем я вам нужен.

— Разве я не сказал этого сразу же, на мосту?

— Я не помню, но скорее всего это было что-то утешительное, а значит, неправда. Не надо никаких добрых слов. У вас есть ко мне интерес. Просто скажите, какой… Я нищий, у меня ничего нет, даже репутации порядочного человека. Я не смогу вам помочь ни в интригах, ни в афёрах, ни в мистификациях, ни в чём другом…

— Ты мне можешь пригодиться не для дел, а для забавы.

— Для какой?

— … Кинь-ка мне персик.

Люсьен исполнил просьбу. Серый Жан повертел плод на ладони, взял со столика обою-доострый нож и надрезал от череночного углубления по ровной закруглённой бороздке, осторожно разломил.

— Ответьте мне прямо! — настаивал Люсьен, — Мне уже безразлично всё сущее,… но тем невыносимее неизвестность…

Англичанин надкусил дольку персика и, раздавив его мякоть языком об нёбо, спросил:

— Ты обязательно хочешь быть мне благодарным?

— Может быть, через час я буду вышвырнут обратно на улицу!?…

— Нет! Клянусь, ты уйдёшь отсюда, только если этого захотим мы оба — я и ты.

— Вы уже хотите?

— Меньше всего не свете. Я скорее опасаюсь, как бы не захотелось тебе, хотя у меня…

Не договорил: где-то наверху, над лестницей глухо грохнуло, и послышались тихие приближающиеся шаги — вниз по ступеням. В комнату вплыла, словно лебедь, прекрасная дама в белых просторных шелках с длинным шлейфом. Волосам её, волнистым, тёмным в рыжину, позавидовали бы героини полотен Россетти, а лицом она была похожа на леди Гамильтон. Она кивнула Серому Жану, что-то проговорила по-английски, тот встал, приблизился и тоже сказал нечто неразборчивое.

— Простите меня, — подал голос Люсьен, — но это невежливо: шептаться на незнакомом для присутствующих языке!

Дама удивлённо и с любопытством посмотрела на раздетого, исхудавшего человечка и пропела по-французски:

— Просто мы считали, что в Париже воспитанные мальчики знают английский.

— А вот зверьки, живущие на сваях сенских мостов, не знают, — заступился Серый Жан, — Крысёнок, назови миледи твоё имя.

— Люсьен Шардон.