Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

Вечной не получилось. На поверку, когда эвакуированные возвращались домой, он оказался крепко женатым, поскольку имел двух детей. А обещания, клятвы? Они все такие — мужчины! Все? Все! Маша расчувствовалась, запела о зеленой могилке и добилась, что по рыхлому состарившемуся лицу — в войну оно, конечно, выглядело молоденьким! — покатились горошины слез. Бедная соседка вытерла те слезы фартуком и сразила Машу вопросом: «А твой не соврал? Тоже может, женат? Надул с перепиской, ведь так?» Довела своим соболезнующим тоном до того, что в Машиной голове застучало на манер судовых механизмов. Начинаешь как бы тонуть, захлебываешься в потоке домыслов, подозрений. Хоть хватайся за спасательный круг.

Теперь-то Маше нет надобности хвататься! Да и где они, спасательные, красные, висящие на бортах? Нет палубы, нет вздымающейся волны. Белым-бело и морозно.

Маша шагнула к ельнику при дороге, сбила снежный пласт с лапчатой ветки, не спеша отряхнула рукавичку о рукавичку.

— О чем задумалась, дочка?

— Да про Веру Лукиничну. Не удалась ее жизнь…

— Иди-ка ко мне! — Утоптанный путь был тесноват для двоих. Оксана притянула Машу к себе, ткнулась в дочернее плечо. — Такова судьба старшего поколения… Конечно, Веру Лукиничну жаль, женщина первостатейная, ей бы хозяйкой большой семьи быть… — И вдруг перемена тона: — А ну, признайся, не по ее ли подсказке тебя занесло на курсы кулинарии? Звали же в нашу техшколу.

— Будто я нуждаюсь в подсказках. У меня с детства склонность к поварскому искусству. Смейся, смейся! Вера Лукинична нисколько не подбивала, просто благословила по своей доброте. — Помолчала и поучающим тоном: — Всякому нужен обед да ужин. Чего мы, мама, стоим? — Двинулись. — Послушать тебя, ничего на свете нет важнее метро. Имей и к другим профессиям уважение. — Голос Маши посерьезнел, окреп. — Приготовление пищи очень важное дело. Шахтера не накорми, не отвали ему в сутки шесть тысяч калорий, уголька не выдаст сполна.

— A-а, шахтера! Хватило пустяковой открытки, чтобы снова о нем.

— Представь, веселит мне туфелька ножку.

— Туфелька?! На зимней прогулке?! Подтяни сапожок. Оглянись: целый выводок лыжных ботинок.

По пролегающей неподалеку свежей лыжне гуськом скользила ярко, на спортивный лад разодетая молодежь. Крику! Веселья! У одного вихрастого с пылающей физиономией съехала на затылок бордовая вязаная шапчонка, копия той, что была неразлучна с лысеющей головой теплоходного массовика. Мысли Маши завитали над летним Поволжьем, мысли матери были устремлены на другое.

— В наступающем новом станем с тобой новое гнездышко вить. Славно устроимся! — Подтолкнула под локоть. — Не вздумай, птенчик, на сторону улетать.

Маша насторожилась. Оксана развивала свое:

— Будем раскатывать на эскалаторе, тьфу, конечно, на лифте. Миг — и пятый этаж!

— Уже точно на пятый?

— Ордер, считай, на руках.

— И впрямь отвалили две комнаты на двоих?

— С учетом материнских заслуг, да и болезнь дает мне права.

— Аппендицит? Скажите пожалуйста.

— Дает. Коли случай был тяжелый, запущенный. Насчет этого есть закон, выполняют его честь по чести. Администрация обязана думать о пользе больных, блюсти интересы трудящихся. К примеру, были у меня расходы, пока лежала в больнице? Самая малость. А по выписке бухгалтерия каждый день, что провалялась на койке, оплатила сполна: «Приходи, Пылаева, получай,». Дома тоже пробездельничала за милую душу, а за чей счет? Солдат спит — служба идет. — В памяти всплыло, как белой бессонной ночью посчитала себя в роли солдата. А что? Сражение выиграно. — Ты, Машенька, на кого загляделась?

— На весь белый свет.

Стоило матери похвастаться лифтом, у дочери в воображении шахтоподъемник, черная просторная клеть, по-скоростному летящая в «преисподнюю». Маша явственно ощутила всем своим существом плавное покачивание подъемника при остановке против нужного горизонта. Вырисовалась картина: спецовка, тяжелые сапоги, твердая каска и лампочка, прорезающая потемки острым лучом.

Шахтоподъемники, тесные лавы, вагонетки, они же «козы», увесистые отбойные молотки — всего не упомнишь, особенно если сама не видела, а все с чужих слов. В устном виде и в письменном. Опять слепила снежок, опять спугнула им черную птицу. Все с чужих слов? Так и понимать, что чужие? Мать сказала: на сторону улетать, а сторона та все родней и родней… Но как же оставить мать?

— Постоим, мама, с минутку, послушаем тишину. — Галочьи крики и карканье воронья были не в счет. Снежок не падал, отсеялся, небо местами совсем посветлело. — Мама, стой и дыши. Глубже, тебе говорят. На работе того не получишь. Какая у вас ни есть вентиляция, все равно под землей.