Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Всех проводили? — И решительным тоном: — Пошли прибираться! — Последовал за Оксаной в соседнюю комнату.

— Нам с вами досталась небольшая задача, — сказала Оксана, взявшись за угол раздвинутого стола. Вдвоем вернули ему форму квадрата. — Сядем, мой друг, на тахту. Имеем право на отдых.

Снова — «мой друг»…

Используя право на передышку после напряженного вечера, прибегла к услугам широкой тахты, вдоль которой расположились валики и думки — подушечки, составившие выставку рукоделий на украинский лад.

Оксана поначалу, как бы робея, села не рядышком, а на максимально отдаленной дистанции. Станислав дерзнул придвинуться ближе. Что дальше? Гость, вроде бы ища поддержки, глянул в угол, где посреди небольшого письменного стола, водруженное на справочник фельдшера, высилось фото Петра. Бобриковая ушанка с пятиконечной звездой, белый несвежий халат, натянутый поверх стеганки. Твердый, однако вовсе не осуждающий взгляд.

Мысленно обратился к Полунину, сознавая, что именно сейчас пора приступить к серьезному разговору. Откашлялся. А Оксана опередила. Прижав к груди думочку, вышитую крестом, произнесла виноватым голосом:

— Расскажите мне все о себе. Все, что, конечно, можете.

Стал рассказывать не чинясь. О работе, по которой продвинулся. Давно уже считает ее своей. Никакой он не «поплавок». Мытарства дочери не утаил, изложил слово в слово, что было в полученном сегодня письме, менее всего похожем на поздравительное. Задержался на неслухе Димке: никогда бы мальчик не разболтался, сложись его с матерью жизнь по-иному.

Что еще? Вроде бы отчитался. Не распространяться же о незатухающей тоске по Оксане. Велено было: расскажите, что можете. Что мог, рассказал.

— Стась, я тогда… по приезде… после Ленинграда… Я тогда, понимаете…

— Слушаю вас.

— Я тогда самой себе воспротивилась, волевым образом себя повела. — Далась ей эта вышитая подушечка: то взобьет ее, то принимается разглаживать, расправлять. — Но время работало на меня, не стояло на месте. Порог давно позади.

— Как вы сказали? Порог?

— Ну, рубеж. Считайте, снято заклятие. Я давным-давно вправе…

Поднялась с тахты, подошла к письменному столу, поправила, вроде бы погладила снимок Петра. Станислав следил, как отодвигала в сторону кипу первомайских открыток, как тянула на себя средний ящик. Выдвинула его, порылась в бумагах, достала конверт, где понизу лиловел штампованный текст. Тут он живо привстал, принял из рук Оксаны официального вида письмо. Лиловые буковки цветом напомнили ту, рыночную, сирень.

«Ордена Трудового Красного Знамени НИИ онкологии им. проф. Н. Н. Петрова. МЗ СССР». Далее почтовый индекс и адрес.

— Не Каменный, не Березовая, — раздумчиво сказал Станислав. — В котором году перебросили на Песочную?

— Уточнять не берусь. Как-то вдруг обратила внимание: обратный адрес не тот. Дайте письмо! Сейчас мы спокойно сядем, вскроем его и прочтем. Это я от молодежи таюсь.

На тахту из конверта выпала незаполненная, никак уж не поздравительная открытка, на обороте которой повторение штампа — тот же индекс, тот же адрес, научно-организационный отдел.

— Запросы шлют регулярно, нынче угораздило прямо к празднику. С ответом волынить не полагается: науке интересны отдаленные результаты, у них же статистика.

Внутри конверта, кроме открытки, притаился бледно-зеленый листок, схожий с квитанцией, с повесткой, пожалуй и с билетом в кино. Верхняя строка отпечатана крупно: УВАЖАЕМЫЙ ТОВАРИЩ! Под вежливым обращением: «НИИ… просит Вас или Ваших родных сообщить о состоянии Вашего здоровья в настоящее время».

— «Или Ваших родных»… Поначалу я всякий раз по получении столь деликатной формулировки внутренне холодела, — призналась Оксана. — Однако с годами обращение к родным — не ко мне, поскольку неизвестно, выжила или нет, — стала воспринимать как проформу.

— Вам, не вашим родным, надо бы именно для проформы, не откладывая заполнить открытку.

— Успеется. Куда нам на ночь глядя спешить.

Сидят вдвоем на тахте. Совсем не на отдаленной дистанции. О многом переговорено, о многом поведают друг другу потом. Постепенно за окном истаяли праздничные огни, забрезжил рассвет.

— Тихо, Стась, дай мне сказать. Все уладим, за своих не волнуйся. Метрострой как раз набирает штукатуров и маляров, раздобудем твоей Женечке общежитие, получит прописку. Мальчика не упустим, у нас он не пропадет.

— Заполни открытку, пока твои не пришли. Открытка все же не первомайская… Молодым действительно ни к чему… Дашь ее мне, я скоро пойду и опущу по дороге.