Наталия Лойко - Обжалованию подлежит

— Проходите, тетеньки, — маленькая спортсменка любезно обрывает свой бег, пятится к краю дороги, подтягивая на ходу сбившиеся носочки.

Быстроглазая Настя обрывает улыбку, подметив, как неожиданно застыло лицо ее московской подруги. А у той не впервые стучит в голове: тебя не станет, но жизнь продолжится как ни в чем не бывало, будет течь своим чередом… Девочке расти, хорошеть, наливаться силой, как наливаются соками эти вот белоствольные деревья и деревца. Солнцу придется хоть не щедро, но радовать ленинградцев. Проезжим дорогам лосниться, машинам ездить по ним, не нарушая правил ГАИ. Пешеходам ходить, траве колыхаться. А тебе… неужто не жить?

Подошли к трехэтажному зданию. Выглядело оно запущенным и невзрачным: стены в потеках, выщербленное крыльцо. На табличку с названием лечебного учреждения каждая покосилась мельком, ничего в ней вроде бы не разобрав. Дверь отворять не понадобилось: наружу бочком выбиралась заплаканная тучная женщина, прижимая к себе литровую банку явно из-под компота и немытые бутылки из-под молока. Прическа взъерошена, перекрутились чулки. Войдя в вестибюль, Настя взыскательно оглядела Оксану.

— Немедля прихорошись! Полунин определенно видел тебя на фото, где ты в обнимку с Петром. Я-то помню, какая ты там прибранная, нарядная. Заявишься растрепой, великой знаменитости тебя нипочем не признать.

— Так уж и впрямь растрепа?

— А то!

Не успела Оксана пошарить в лакированной сумке, как оттуда возьми да выскочи гребень — и вниз. Зеркальце, наоборот, подпрыгнуло и взвилось, как живое, но и оно в результате хлопнулось о плиточный пол. Упав, навек утратило свое главное свойство — отражающая плоскость густо покрылась трещинками, словно сетью морщин.

— Разбилось! — в ужасе вскрикнули обе. «Дурная примета», — пронеслось у обеих в уме.

Тем временем перед ними возникла сухопарая высокая медсестра. Белая, жестко накрахмаленная одежда, скупость на жесты и на слова — все вместе заставило присмиреть. Тем более что в голосе у сестры хватало металла.

— Посетительский час с четырех, — процедила она. Настя в ответ продемонстрировала все прихваченное с собой.

— Вот вам, пожалуйста, как на духу! — даже раскрыла тисненую папку.

Удостоверившись в отсутствии запрещенной в неурочный час передачи, сообразив, что запрятано в черный большой конверт, медсестра немного смягчилась.

— Вы к кому? Вас приглашали явиться?

— Мы к этому… — сунулась Настя.

— Мне назначил Полунин, — пояснила Оксана.

— Он сейчас на обходе.

— Это долго — обход?

— Как сказать. У нас не от насморка лечат.

Не слишком подбодрила. Такую хотелось сравнить с холодным хирургическим инструментом. Поджав и без того тонкие губы, «инструмент» непреклонным жестом предложил усесться на жесткую лавку и ждать. Держалась так, будто у людей ничего не стряслось. А если стряслось, то от такого никому гарантии нет — одним словом, не заноситесь, помалкивайте. Повернувшись спиной, направилась к лестнице, чей ступенчатый силуэт просвечивал сквозь внутреннюю застекленную дверь. По этой же лестнице предстояло подняться Оксане. Пока же следовало набраться терпения, взять себя в руки.

В вестибюль заглянула молоденькая сестра с крутыми светло-русыми кудерьками, которые, вопреки нерушимым больничным правилам, своенравно выбивались из-под шапочки белого полотна. Настя, оценив ее добрые ямочки на щеках, учтиво к ней обратилась и получила столь же любезный ответ:

— Я как раз с третьего этажа, профессорский обход подходит к концу. Минут через двадцать Яков Арнольдович должен быть у себя в кабинете. Это в конце коридора, найдете легко. — Оксана благодарно кивнула. Но Настя есть Настя.

— Он и впрямь выдающийся спец? Режет без единой осечки?

— Если такое в хирургии возможно. — Подошла поближе, умерила голос: — Специалист он высшего класса, зато уж требователен, поимейте в виду. Ох и строг! — Проверила, не сбилась ли набок белая шапочка, затолкала под ее края дерзкие кудерьки. Обменялась понимающими взглядами с Настей и затрусила наверх.

— Свойская сестрица, — понеслось ей вдогонку. — Засекаю время: отправлю тебя к великому знахарю через восемнадцать минут.

Тем часом как Стась убеждал Оксану срочно обратиться к Полунину, перед ней вырисовывался блещущий чистотой, толково обставленный кабинет — не чета прифронтовым госпиталям. Письменный полированный стол без единой пылинки; кипа историй болезни — уголок к уголку. А в те засекреченные истории внесены не ранения, не увечья, там скрыты женские судьбы — третий этаж отдан женщинам, — там, в бумагах, тревоги, безвыходность, но и надежды. Как это — без надежд?!