Кирилл Апостолов - Времена и люди

Шоссе, вернее, еще только прокладываемая трасса будущего шоссе вьется среди взгорков, забираясь все выше. Дубы, боярышник, дикие груши свалены в огромные кучи по обочинам. Прощай, старый проселок, наезженный телегами, утоптанный конями. Кое-где в стороне еще мелькают остатки старого пути, как выброшенная ветхая одежда. А ведь жители гор веками ходили по этой дороге и она была для них пуповиной, связывавшей их с большой землей в долине. И прогресс, и жизнь, такая, как она есть, — переменчивая, все время движущаяся, — поднимались к местным жителям тоже по ней, навьюченные на лошадей, словно мешки с зерном. Может, из-за трудного пути и обезлюдели небольшие, радовавшие глаз поселения, разбросанные по горам, как сорочьи гнезда? Остались только самые упорные, такие, как дед Методий.

Может быть, и самому двинуться по другому пути? Можно… Но ведь кто-то должен думать о Моравке как о месте развития скотоводства?

Раньше, когда был председателем, каждый будничный день начинался затемно и кончался затемно: долгий, долгий день; но и его всегда не хватало, и всегда что-то оставалось недоделанным. Поутру день виделся отчетливо, словно в зеркале, хотя нередко нельзя было предугадать, какие дела на него навалятся и каким образом он будет их решать.

Теперь выходил из дому не раньше восьми, а то и полдевятого, а в пять всем известные предвечерние югненские сумерки настигали его уже в полутемной кухне, самом теплом и наиболее обитаемом уголке дома. Как же короток день! А мыслей по всем направлениям хозяйства и жизни так много, и так хочется поделиться ими! Вот ведь как получается: с излишествами труднее свыкаться, чем с недостатками. Недостатки рано или поздно начинаешь воспринимать как нечто неизбежное, как предопределенное судьбой, а с излишеством просто не знаешь, что делать, и оно мало-помалу начинает завладевать твоим сознанием, обрекая ночи на истощающие бессонницы, а дни — на не менее мучительную сонливость.

И в это утро он встал поздно, с ломотой в теле, с тупой болью в голове — следствие долгого лежания. Вышел на балкон подышать свежим воздухом, поразмяться, как в былые времена. Но несколько случайно пришедших на ум упражнений не в состоянии были подбодрить его ослабевшие мускулы, да и неудобно размахивать руками, когда люди давным-давно в поле.

Над вершинами за Струмой появилось легкое, синеватое, прозрачное марево, которое начало полегоньку смещаться, ползти, совсем как туман. Но он знал: это не марево и не туман, а просто видение, обычный весенний обман зрения. Во всей картине мартовского утра таилась скрытая притягательная сила. Захотелось включиться в весеннюю работу природы, и он спустился в сад.

Приусадебный участок был больше декара, как у большинства дворов в Югне, удобный для пахоты и волами, и трактором; он так и вспахивал его всегда, теперь же решил вскопать собственноручно. Знал, что этот тяжелый труд стал анахронизмом: никто в наше время лопатой не копает. Зато отвлечется от мыслей, не будет мучиться бездельем, которое действовало на него угнетающе. Да и к тому же, расставшись с председательской должностью, он стал ощущать в себе неуверенность: ну как идти просить трактор или даже пару волов? И что люди скажут? Копать он любил, и не обязательно торопиться, а то опять без дела останешься.

Он начал со старой яблони за домом. Земля под ней, утрамбованная за лето и еще не совсем оттаявшая, поддавалась с трудом, и это его успокоило: работы хватит надолго.

— Ишь, завелся с утра. Хватит! Работа не волк…

Он поднял голову. С балкона, опершись на деревянные перила, звала Славка, жена.

Усевшись на кухне у печки в ожидании завтрака, он стал вслух размышлять о страшном количестве болезней, которые обнаружил у него врач.

— Не помню что-то, чтобы ты раньше болел, — прервала его Славка, — а как вышел на пенсию, так, смотри ты, все сразу заболело. Триста хвороб! Ты дождешься — накличешь их на свою голову. Человек без дела не может… А ты стал байбак байбаком!

— Разве я без дела? Копаю…

Славка гнула свое: для него уткнуться в личное хозяйство — не работа, для другого человека — да, для него — нет. Нечего торчать дома, иди на люди. Вон стариков сколько! Можно трубку купить, нет, лучше четки, и не какие-нибудь, а резные, не последний он все же человек в селе. Лучше на скамейках у калиток сидеть, чем мельтешить у нее перед глазами.

— А впрочем, это тоже не поможет, — закончила она. — Тебе нужна какая-нибудь общественная работа, увлечешься ею, и все хвори пройдут.