Михаил Рощин - На сером в яблоках коне

— Ты у нас узнаешь настоящую баню! — несколько раз шепнула Лариса.

— А то я не сибирячка, — отвечала Лера.

— Ты узнаешь, узнаешь! — повторяла Лариса.

Соня молча улыбалась.

Баня была чистая, выскобленная до желтизны, с низким потолком — Лариса едва не доставала до него головой, — но не черная; было светло от двух ярких керосиновых ламп, крепко пахло теплом, жаром, можжевельником, стояли белые эмалированные тазы и светлые новенькие ведра. Дуся постеснялась идти с ними, только забегала, заглядывала; но потом они ее заманили своим визгом, хохотом, криками о помощи, и вчетвером они уже едва поворачивались в тесной бане. Какие они были разные, какие молодые! Тела их мокро и чисто блестели, мокрые волосы падали на лица, в пару мелькали руки, спины, груди. И Лариса была краше всех — с полными белыми ногами, с мягкими плечами, красивой шеей. Леру за самую тонкую талию выбрали «мисс Иртумей», повесили ей мочалку через плечо, а из намыленных волос сделали высокую, под потолок, прическу. Дурачились, как маленькие. Лариса кричала: «Душно, помираю!» — и валилась на пол, Соня, схватившись за живот, сползала от хохота с лавки. Лера хлестала Ларису веником и выкрикивала:

— Хрясь! Хрясь! Вот тебе, вот! Чтоб дурой не была, идиоткой не была! Чтоб соображала!..

Потом Лера забралась на полок, командовала оттуда:

— Дусенька, поддай! — и рычала: — Ну, кто узнает баню, кто узнает?

Они мыли головы талой водой, они плескали на каменку квасом, они выскакивали на мороз и валялись в снегу — Лариса с Лерой, потому что Соня никак не хотела выбегать нагишом из бани. Высокая и розовая Лариса вставала потом на пороге с лепешками быстро тающего снега на плечах, и Лера, как бы падая в обморок при виде ее, выкрикивала:

— Где Рубенс, господи, где Рубенс?!

— Что Рубенс! — разудало отвечала Лариса. — Где хоть кто-нибудь?

— Что-о?! — Лера опять угрожающе хваталась за веник, и все снова хохотали.

Ужинали они у Дуси, пили чистую хмельную брагу цвета топленого молока, ели розовое, с мороза сало и такие пельмени, каких Лера давно не пробовала. В доме чисто, тепло и пахнет чистым: все за столом глядят на гостей с радостью, стараются угодить и вроде жалеют их, что они, такие молодые, красивые, образованные, живут здесь бездомно, бессемейно, спят кое-как, едят кое-как и даже в баню-то должны ходить в чужую.

— А ведь как же ваши отцы-матери-то, живы ай нет? — спросила Дусина мать, на вид совсем старуха, но высокая, с плоским сильным телом, очень чистая и в чистом платочке; глядя на нее, не верилось, что меньшей, девочке, Дусиной сестре, только двенадцать лет.

— Живы, а как же!

И они рассказали, что у Леры и Ларисы родители живут в городе, и квартиры у них есть, а у Сони — в деревне, и тут же между собой стали вспоминать, как ездили в одно лето к Соне в деревню целым кагалом, после второго или третьего курса. И они не могли уже вспомнить, после какого именно курса, и заспорили.

— Ах ты, господи, господи, что делается! — вздохнула мать Дуси. — Ведь молоденькие вы ишшо какие…

— Где там, — сказала Лера весело, — У нас уже все позади!

Дома они продолжали дурачиться, завесили поплотнее окно и прыгали кто в пижаме, кто в рубахе по кровати. Лариса плясала на столе, высоко задирая подол, по приемнику поймали твист в самом бешеном ритме, падали в изнеможении от хохота, и «Княгиня Ивановна» пораженно трещала. Векша металась по своей клетке в полном исступлении.

— Ой, девочки, ой, умираю! — то и дело кричал кто-нибудь из них.

Взглянули бы теперь на своих строгих озабоченных врачей иртумеевские старухи, иртумеевские дамы или, не дай бог, райздравское начальство!

Они не отпустили в этот вечер Соню на сундук и уснули втроем, обнявшись, — прекрасный вышел день!

А следующий вечер был совсем другой. Явился Чагин в красном шарфе, стал вытаскивать из карманов бутылки.

Лариса зло сказала еще в прихожей:

— Что тебе здесь нужно?

Чагин опять был пьян. Он пытался взять Ларису за руку и говорил:

— Прости, меня, Галя… то есть, тьфу, черт, Лариса… Ты прости меня, я дрянь и больше ничего…

И еще раз он оговорился и назвал Ларису Галей. Лариса, кажется, вот-вот готова дать ему пощечину.

— Уходи отсюда! — сказала она. — Я не хочу тебя видеть. Ступай к своей Гале, пей с ней!

— Ларис, прости, — твердил он, чуть не становясь на колени.

— Тогда я уйду! — крикнула Лариса и выбежала, схватив пальто.

Соня пустилась следом. Это была уже настоящая ссора: Лариса, такая сдержанная, вдруг кричит, чуть не плачет при всех, убегает. Лере даже не по себе стало, что она присутствует при этой сцене.